Книга звука. Научная одиссея в страну акустических чудес

Однажды я выступал в роли ведущего в радиопередаче под названием «Зеленые уши» о звуках сада, и оказалось, что все, у кого я брал интервью, не любят китайские колокольчики. Для этих садовников некоторые части «Гармонических полей» показались бы адом китайских колокольчиков – лес из глокеншпилей с маниакальной настойчивостью звенел под ударами деревянных молоточков, приводимых в действие непрерывно вращавшимися турбинами. Пьер Соважо рассматривает свою работу как музыкальную композицию, «симфонический марш для 1000 эоловых инструментов и перемещающейся аудитории»[389]. Поэтому духовые инструменты тщательно настраивают на определенные ноты, которые объединяются для получения либо приятной гармонии, либо режущего слух диссонанса, как от роя насекомых.

Консонанс и диссонанс составляют основу музыки, поэтому они занимают центральное место в спорах о причине появления у человека любви к музыке. Томас Фриц из Института когнитивных и неврологических наук имени Макса Планка в Лейпциге решил выяснить, как люди, незнакомые с европейской музыкой, реагируют на консонанс и диссонанс; он отправился в экспедицию в Африку, в Камерун, чтобы провести эксперименты с представителями племени мафа. Мафа живут на крайнем севере горной местности под названием Мандара. В самых отдаленных деревнях там нет электричества, и люди находятся в культурной изоляции из-за инфекционных заболеваний, таких как малярия. В ритуалах мафа используются звуки, и Томас однажды мне их продемонстрировал. Они похожи на нестройный хор старых клаксонов – эту музыку издают флейты, в которые дуют изо всех сил. Томас сравнивал реакцию африканцев и европейцев на произведения разного музыкального стиля, от рок-н-ролла до ритуальных звуков мафа, в том числе на вариации каждой пьесы после электронной обработки, которая вносила сильный диссонанс. Обе группы отдавали предпочтение оригинальным произведениям, а не обработанным версиям.

С точки зрения европейца, все просто. Диссонирующие звуки кажутся нам неприятными, потому что такое предпочтение «встроено» в наш мозг, поэтому оно лежит в основе музыкальных произведений. Но, как отметили многие ученые, в древности многие культуры предпочитали диссонанс. Однажды я брал интервью для радиопрограммы BBC у Десиславы Стефановой, руководителя Лондонского болгарского хора. Вместе с коллегами она продемонстрировала мне технику «колокольного звона». Они пели две ноты, создававшие самый сильный диссонанс, какой мне только приходилось слышать. Анализ звука показал, что эти ноты попадают в одну критическую полосу внутреннего уха, а их частоты разнесены так, чтобы максимально усилить диссонанс. Но певцы не переходили от диссонанса к консонансу, а оставили его парить в воздухе. Они наслаждались диссонансом и не чувствовали необходимости в его устранении.

Изучив имеющиеся данные, я пришел к выводу, что людям изначально нравится консонанс и не нравится диссонанс, но это предпочтение может быть изменено музыкой, которую мы слышим на протяжении жизни начиная с третьего триместра в утробе матери. Какие эволюционные факторы могли сформировать это предпочтение? В последнее время самые разные особенности человека все чаще приписывают эволюции, описывая события прошедших эпох с точностью, которую наука считает невозможной. Согласно одной из теорий, наши предпочтения представляют собой побочный продукт обучения, когда слуховой аппарат приспосабливался понимать речь в шумных местах[390]. Речь и пение тесно связаны – мы в буквальном смысле поем гласные звуки во время разговора. Эта теория также согласуется со взглядами психолога Стивена Пинкера. Известно его определение музыки как «слухового чизкейка», чего-то приятного, но не обладающего адаптивной функцией, конечного продукта других эволюционных вызовов, таких как обучение языку.

Мне трудно поверить, что музыка не служит эволюционным целям. Чарльз Дарвин полагал, что музыка была проявлением сексуальности, эквивалентом криков ухаживания у животных, например австралийского лирохвоста. Самец лирохвоста строит в джунглях сцену, с которой исполняет удивительную песню, в которой объединяется все, что он слышал. Он передразнивает крики двух десятков других видов птиц, в том числе птицы-бича и кукабарры, и даже щелчки затвора фотоаппарата, автомобильные гудки и тарахтенье бензопилы лесорубов. Музыка часто имеет отношение к любви и сексу, но не ограничивается этой областью и переходит в абстрактное искусство, не связанное с воспроизведением. Когда я присутствовал на исполнении пьесы Джона Кейджа «4′33″», то испытал чувство единения с остальной аудиторией. Робин Данбар из Оксфордского университета считает, что исполнение музыки играет важную роль в формировании социальных связей и способности к совместным действиям – и это одна из причин нашего эволюционного успеха[391]. Музыка также важна для формирования связей между родителями и детьми – от колыбельных до акцентированной материнской речи (сюсюканья), которая помогает младенцам научиться говорить.