Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя

Если же оценивать функции чтения не изнутри читателя в отдельный конкретный момент, а со стороны и сверху, с точки зрения влияния этого процесса на формирование и функционирование человека на протяжении жизни, то увидим следующую динамику. В детстве, отрочестве, юности книга, что вполне естественно, служит одним из мощных инструментов становления личности; в молодости и зрелости мы используем литературу для завоевания мира и объяснения его; а в старости… в старости книга помогает сохранить себя и осмыслить прошлое.

Сохранить себя мне способствует перечитывание немногих оставшихся любимцев, а осмыслить прошлое и пройденное – мемуаристика, дневники, документы. Впрочем, разделить эти два процесса трудно, да и надо ли? Как любил повторять Бродский, главное – это величие замысла. Думаю, он имел в виду замысел не только творца земного (поэта, художника, музыканта, да просто обычного человека), но и Творца небесного. В общем-то все просто: надо помнить о вечном. Недаром на обратной стороне надгробия Бродского на кладбище Сан-Микеле выбита цитата из Проперция «Letum non omnia finit» («Со смертью не все кончается»). Я стояла около его могилы дважды; оба раза на ней лежали свежие цветы и, по еврейскому обычаю, мелкие монеты. И оба раза бежал озноб по рукам и позвоночнику…

Казалось бы, напоминать о вечном – это функция Библии. Увы, как практически все мое поколение, я воспринимаю Великую книгу лишь как великолепный литературный памятник, не особо значимый в этическом отношении. Подлинной Библией, к которой не устаю обращаться, стали Пушкин, Толстой, Достоевский, великая четверка (Ахматова, Цветаева, Мандельштам, Пастернак), Трифонов, Бродский.

Что ж,

Кто любит прачку, кто любит маркизу,
У каждого свой дурман…

(Это из прелестного стихотворения Саши Черного «Мой роман»; продолжается четверостишие так:

А я люблю консьержкину Лизу,
У нас – осенний роман.

)

Напомню, что Лиза – маленькая девочка.

Чем же закончить эту главу? Все-таки она последняя. Пожалуй, попробую ответить на вопрос, какие черты моей личности сформированы и/или закреплены чтением последних десятилетий. После довольно продолжительных размышлений получился следующий перечень:

– раскаяние в собственной слепоте, корни которой в природном оптимизме, счастливом детстве, умелой идеологической обработке и – увы! – инерции мышления;

– скептицизм по отношению ко всему, что исходит от навязанных со стороны властных, политических и общественных структур;

– вера в вечность Языка и Слова.

«От всего человека вам остается часть речи…» (Вместо послесловия)

Не думала, что окажется так жаль расставаться с этими записками. Они доставили мне много радости, и если хоть малая часть ее достанется читателю, я буду счастлива.

Кстати, пусть простят меня те, кто не обнаружит на этих страницах упоминания о своих любимцах – поэтах, прозаиках, произведениях. Конечно, я не ставила перед собой неподъемной задачи исследовать и описать восприятие художественной литературы всем советским обществом. Перед вами история одного-единственного читателя, которая к тому же охватывает не все им прочитанное (это невозможно), а лишь самое любимое, значимое и памятное. Кроме того, автор полностью отдает себе отчет в том, что у него получились заметки читателя не только советского (и постсоветского), но и провинциального. Нижний Новгород, Горький, несмотря на свое миллионное население, промышленную значимость, количество вузов и географическую близость к столице, долгое время в силу своей закрытости (из-за обилия оборонных предприятий) оставался провинцией и еще не успел свою провинциальность изжить до конца. Все общественно значимые факты и события доносились до нас позже и глуше; не хватало информации, не хватало интенсивности сиюминутных обсуждений, не хватало общественного действия. Может быть, однако, здесь кроются и некоторые преимущества? Воскликнул же один из моих приятелей, нижегородский писатель Олег Рябов:

Да здравствует провинция,
Где каждый день – отрада,
Что никогда столицею
Не будет – и не надо…

Опоздание отклика и реакции вовсе не исключает глубины и нестандартности осмысливания.

Многолетняя научная работа приучила меня к тому, что в последних абзацах статьи или книги следует повысить градус обобщения, чтобы придать особую убедительность итоговым выводам. Что ж, не буду изменять привычному способу действий.

Происшедшая и длящаяся на наших глазах информационная революция изменила облик и характер словесной и художественной культуры. Россия, в соответствии со своими историческими привычками, бросилась в эту революцию с головой и если не захлебнулась, то воды наглоталась порядочно. Пришел конец не только нашей прославленной литературоцентричности, но также немаловажным факторам, которые эту литературоцентричность пестовали и поддерживали: