Книги Яакововы

Утром его обнаруживает слуга, и делается гвалт. Медики пускают Дембовскому кровь, та льется черная и густая; на их лицах появляется глубокая озабоченность.

Тем не менее, после того, как пускают кровь, состояние епископа несколько улучшается. Он начинает шевелить пальцами и головой. Над ним склоняются лица, что-то говорят, спрашивают, печально и сочувствующе глядят. Но этим всем они его только удручают; они сложены из слишком многих элементов: глаза, губы, нос, морщины, уши, родинки, бородавки – уж слишком много всего этого, невозможно вынести, все у него крутится в голове, внутри собирается на рвоту, потому убегает глазами к тому светильнику на стене. Он, вроде как, и знает, что к нему прикасаются какие-то руки, но единственное, что чувствует, это совершенная чуждость тела. Над ним стоят какие-то люди, но он не понимает, что те говорят, иногда даже ухватывает отдельные слова, только они не складываются в предложения, в них нет никакого смысла. В конце концов, люди уходят и оставляют всего одну свечу, все погружается в полумрак. Епископу ужасно хотелось бы, чтобы кто-нибудь взял его за руку – казалось, все бы отдал за теплую, шершавую внутренность чьей-то ладони...

Как только свет свечи гаснет, потому что бодрствующие заснули, он начинает метаться и кричать – или, точнее, ему кажется, будто он кричит, поскольку издать каких-либо звуков не способен – так страшно боится он темноты.

На следующий день появляется его брат – р да, его он узнает, хотя и не глядит ему в лицо, зато слышит его голос. Епископ попросту знает, что он – это он, и это приносит ему облегчение, он засыпает, но там, во сне, он, точно так же, как и здесь, лежит в том же самом месте и точно так же боится темноты. Потом брат исчезает. Вечером того же дня разум епископа начинает творить образы. Вот он находится в Каменце возле собственного дворца, возле собора, только он не стоит на земле, но вздымается в воздухе, где-то на высоте края крыши. Он видит, что под ней устроили гнездо голуби, но гнездо пустое, в нем одни только старые скорлупки. Потом замечает поставленную на высокой колонне яркую, светящуюся статую. Богоматери, которую он совсем недавно освящал – тогда страх на мгновение уходит, но тут же возвращается, когда взгляд епископа переносится на реку и громадину крепости. Он чувствует на себе взгляды множества приглядывающихся к нему глаз, что порождены пустотой. Словно бы там ожидали миллионы людей.

Еще он видит горящие книги, которые вспухают от огня и лопаются. Но, прежде чем огонь лизнет белизну листков, буквы, подобно муравьям или иным, подвижным насекомым, убегают шнурочками со страниц и пропадают в темноте. Дембовский видит их очень четко, и его совершенно не удивляет то, что буквы живые; одни перебирают микроскопическими ножками, другие же, у которых их нет, простейшие, попросту скачут или ползут. Епископ понятия не имеет, как они называются, но это их бегство трогает его до глубины души, он склоняется к ним чуть ли не с сочувствием, и через мгновение видит, что ни единой буковки не осталось, что горят чистые, белые страницы.

Потом епископ Дембовский теряет создание. Пускание крови уже не помогает.

Вечером он умирает.

Врачи и бодрствующие при епископе его секретари, а так же ближайший сотрудник, ксёндз Пикульский, настолько поражены этой смертью, что выглядят будто оглушенные. Как же это? Ведь он же был здоровым. Нет, здоровым он не был, у него были проблемы с кровью, та кружила слишком медленно, была слишком густой, потому и умер. Но ни на что не жаловался. Возможно, не говорил, что с ним. Вот жаловался только, что ему холодно. Так ведь это еще не причина для смерти. Потому во дворце принимается решение, пока ничего о смерти не объявлять. Все сидят и не знают, что делать. Тем же самым днем прибывает остальное заказанное белье, и привозят сундуки для упаковки рукописей. И происходит все это 17 ноября 1757 года.

О жизни умершей Йенты зимой 1757 года, того самого,

в котором сожгли Талмуд, а потом и книги недавних поджигателей

 

Такое событие, как смерть архиепископа, является единственным в своем роде, и оно никогда уже не повторится. Всякая ситуация и все, что ее образует, происходит только раз. Отдельные элементы сходятся с собой всего лишь на одно выступление, так же, как специально приглашенные на спектакль актеры играют свои роли, пускай хотя бы один жест, проход через сцену или короткий, спешный диалог, который, вырванный из контекста, тут же сползает в абсурд.