Книги Яакововы

Отец Ашера был каббалистом, который, в основном, занимался светом, хотя еще он был арендатором двух деревушек во владениях пана Радзивилла в Литве. Так что вопросы аренды были на голове матери Ашера, которая все держала в своей сильной руке. Деревня, в которой они поселились и вели корчму, лежала над Неманом. Помимо нескольких дворов, здесь имелась водяная мельница и небольшой порт с товарным складом для суден, которые плавали там в прусский Крулевец⁹⁷. Аренда оказалась прибыльной, и родители, поскольку мать имела к этим делам способности и оказалась весьма ответственной, заработали состояние на своей хазаке⁹⁸, что была для них лучше какой-либо аренды.

Отец Ашера считался богачом по сравнению с бедными евреями в округе и, благодаря этому (равно как и с помощью общины), в соответствующее время смог выслать способного сына на обучение за границу, но жил скромно, так как не любил никаких новшеств, никаких излишеств. Для него было бы лучше, если бы ничего и никогда не менялось. Ашер помнит, как обветривались у него руки, когда занимался какими-то работами во дворе. Кожа трескалась, а там, куда попадала какая-нибудь грязь, образовывалась гноящаяся ранка. Мать смазывала ему такие места гусиным смальцем, из-за чего потом он не мог касаться книг. Со своим братом отец Ашера жил, словно Яаков с Эсавом, так что, в конце концов, дядя выбрался на Подолию, где впоследствии Ашер его по определенным причинам нашел и при нем и остался.

В округе проживали и поляки, и русины, а корчму, которой занималась мать Ашера, любили все. Дом был весьма гостеприимным, и как только какой-нибудь еврей, неважно, бедный или богатый, появлялся в нем с дороги, мать Ашера приветствовала его рюмкой водки. Стол всегда был накрыт, и еды хватало.

В материнскую корчму один поп из недалекой церковки, а человек этот был гнусным, едва-едва умеющий читать, да и пьяница первостепенный. Из-за него смерть чуть не настигла отца Ашера, и тогда жизнь семейства могла пойти совершенно иначе.

Этот поп просиживал с мужиками в корчме целыми днями, ничего другого не делая, да еще мутя в голове кому удавалось. Всегда он записывал свои расходы на счет, вот только никогда не платил. В конце концов, дед посчитал, что поп перегибает палку, и переставал давать ему водку. И это настолько сильно попа затронуло, что он решил отомстить.

Отец Ашера частенько незаконно скупал волчьи шкуры от браконьеров. То были и крестьяне, и мелкая шляхта, и какие-то бродяги – все, кто только осмеливался. Охота на лесное зверье была панской привилегией. Как-то ночью в дом Ашеров постучал один охотник, у которого отец, время от времени, покупал волчьи шкуры. Вот и теперь он сообщил, что у него в мешке крупный зверь; мешок он поставил на землю. Дед хотел осмотреть мертвого хищника и оценить качество шкуры, но было

Темно и поздно, а браконьер спешил, так что дед ему только заплатил, отставил мешок в сторону и вернулся в постель.

Через какое-то время раздался громкий стук в дверь, в дом заскочили стражники. Их срзу же заинтересовал этот вот мешок. Отец Ашера думал, что ему выпишут штраф за покупку незаконно убитых животных. Но каким было его изумление, когда оказалось, что в мешке тело человека.

Его тут же заковали в цепи и бросили в темницу. Уже начали готовить судебный процесс, поскольку поп обвинил отца Ашера, будто бы тот убил того человека собственными руками, чтобы использовать его кровь для изготовления мацы, в чем часто обвиняли евреев. Отчаяние охватило всех, но отец Ашера, почитатель искр света в полнейшей темноте, даже на пытках не признался в вине и умолял допросить охотника. Тот поначалу от всего открещивался, но когда и его взяли на пытки, признался, что обнаружил в воде утопленника и занес его к попу, чтобы беднягу похоронили. А поп подговорил его подкинуть тело жиду, что этот охотник и сделал. За это суд присудил его к наказанию плетьми. Отца Ашера отпустили свободно, но вот попу так ничего и не сделали.

 

Ашер уже узнал это – у людей существует огромная потребность чувствовать себя лучше других. Неважно, кто они сами такие, но они обязаны иметь кого-то, кто был бы хуже них. Кто хужий, кто лучший, зависит от множества случайностей. У тех, у кого глаза светлые, с превосходством думают о темноглазых. Темноглазые же глядят сверху на светлоглазых. Те, что живут под лесом, чувствуют некое превосходство над тем, что проживают над прудами, и наоборот. Крестьяне с превосходством глядят на евреев, евреи же глядят сверху на крестьян. Горожане чувствуют себя лучшими, чем проживающие в селе, ну а селяне относятся к горожанам как к каким-то худшим.

Не это ли связующий элемент людского мира? Не потому ли нам нужны иные люди, чтобы доставить нам радость того, что мы лучше их? О чудо, даже те – казалось бы – наихудшие в своем унижении находят извращенную сатисфакцию, что уже нет худших, чем они, так что как раз в этом они наверху.