Книги Яакововы

Откуда это берется, задумывается Ашер. А нельзя ли было бы человека исправить? Если бы он был машиной, как об этом говорят некоторые, достаточно было бы слегка передвинуть оди рычажок или подкрутить маленький винтик, и люди стали бы находить громадное удовольствие в том, чтобы относиться к другим, как к равным.

О польской княжне в доме Ашера Рубина

 

В его доме родился ребенок, имя ему Самуил. Ашер думает о нем: мой сын.

Живут они без какого-либо брака. Ашер делает вид, будто бы Гитля – это его служанка; она и так почти что не выходит из дому, а если и выходит, то идет на рынок. Ашер проживает и принимает клиентов на Русской улице, в христианском квартале, но из окон видит синагогу Турей Захав. В субботу, после полудня, когда заканчивается шаббат, и читают Шмоне Эсре, то есть восемнадцать благословений, до Ашера доносятся произносимые с религиозным рвением слова.

Тогда он закрывает окно. Сам почти что уже не понимает того языка. Сам говорит по-польски и по-итальянски, неплохо по-немецки. Думает о том, чтобы выучить еще и французский. Когда к нему приходят пациенты-иудеи, им он отвечает, естественно, по-еврейски. Еще применяет латинские термины.

В последнее время отмечает истинную эпидемию катаракт: она чуть ли не у каждого третьего пациента. Люди не заботятся о глазах, глядят прямо на свет, а тот делает глазное яблоко мутным, сворачивает его словно белок вареного яйца. Так что из Германии Ашер заказал себе специальные очки с затемненными стеклами и теперь ходит в них, из-за чего выглядит будто слепой.

 

Гитля, польская королевна, крутится по кухне. Ей хотелось бы, чтобы пациенты Ашера принимали ее, скорее, за какую-нибудь родственницу, чем за служанку, потому что ей роль прислуги не нравится, она хмурится и хлопает дверью. Ашер к ней еще и не прикоснулся, хотя родила она несколько месяцев назад. Время от времени плачет в комнатке, которую он ей выделил, и редко выходит на двор, хотя солнце, словно яркая промокательная бумага, уже вытянуло из углов весь сырой мрак и замшелые зимние печали.

Когда у Гитли настроение получше (редко), она заглядывает через плечо Ашера, когда тот читает. Тогда он чувствует от нее характерный запах молока, который его обезоруживает. Он надеется, что когда-нибудь она станет к нему нежной. Ему было хорошо самому, но вот теперь при нем загостились два чужих существа: одно непредсказуемое, второе – совершенно непознаваемое. Оба они сидят сейчас на подлокотнике кресла: одно читает, грызя редиску, второе сосет большую белую грудь.

Ашер видит, что девица в меланхолии. А может это по причине беременности и родов у нее такие изменчивые настроения? Когда настроение у нее улучшается, берет его книги и газеты и целыми днями изучает их. Она хорошо читает по-немецки, хуже – по-польски, латыни совершенно не знает. Зато немного знает древнееврейский: Ашер не знает, до какой степени, даже не спрашивает. И вообще, они мало говорят друг с другом. Ашер поначалу думал, что подержит ее здесь до родов, а когда уже родит, куда-нибудь пристроит. Но вот сейчас он уже не столь в этом уверен. Ей некуда идти, говорит, что она сирота, что отец с матерью погибли в казацком погроме, но они и так не были ее настоящими родителями. Ибо на самом деле – она внебрачная дочка польского короля.

- А ребенок? Чей он? – отважился наконец-то спросить Ашер.

Гитля лишь пожала плечами, что Ашер принял с облегчением: он предпочитает молчание лжи.

Нелегко будет поместить где-нибудь молодую женщину с ребенком. Нужно будет узнать3в общине, где имеются приюты для таких женщин, подумал он тогда.

Но теперь уже по-другому. Ашер уже не думает о приюте. Гитля сделалась полезной и занялась кухней. Под конец даже начинает выходить – надвигает чепец глубоко на лицо и быстрым шагом пробегает через улицу, словно бы опасаясь, что кто-нибудь ее узнает. Бегом мчится на рынок, покупает овощи и яйца, много яиц, потому что сама питается желтками, растертыми с медом. Ашеру она готовит хорошие, знакомые блюда, какие Ашер помнит еще по дому – аппетитный кугель⁹⁹, чулент¹⁰⁰, где вместо говядины кладутся грибы, потому что Гитля мяса не ест. Говорит: евреи с животными поступают так же, как казаки с евреями.

Только ведь Львов – город небольшой, так что вскоре тайна должна сделаться явной. Еврейский квартал можно пройти за десять минут – с Рынка зайти в улицу Русскую и свернуть на Жидовскую, а затем быстрым шагом пробежать через невообразимо визгливую Новую Жидовскую, где дома стоят в страшной тесноте, один на другом, где полно пристроек и лестниц, маленьких двориков, а в них – малюсеньких мастерских, прачечных и лавочек. Люди здесь знают друг друга хорошо, и ничто не уйдет их внимания.

О том, как обстоятельства способны встать на голову.

Катаржина Коссаковская пишет

епископу Каэтану Солтыку

 

Его Преосвященству Каэтану Солтыку.