Книги Яакововы

Сообщение из тех, что бьют, словно гром с ясного неба. Моливда никак фне ожидал подобного. Когда он читает письмо за столом, на его лице до сих пор выражение крайнего изумления, но каштелян Коссаковский все понимает:

- Так это ж для тебя моя замечательная женушка устроила, чтобы возле примаса¹²⁴ своего человечка иметь. Потому что он, Любеньский, уже примасом назначен. А вы разве не знали?

Пан Любомирский приказывает послать к себе за ящиком какого-то особенного вина, устроить цыган для музыки, и карта им уже как-то не идет. Сам Моливда чрезвычайно взволнован, его мысли убегают все время вперед, к каким-то невообразимым дням, что ожидают его. И, неизвестно почему, ему вспоминается день, когда на горе Афон, под огромным куполом неба, он прослеживал пути некоего жука, а голова была наполнена монотонной музыкой цикад. И вот, куда это зашел…

На следующий день¹²⁵, свежевыбритый и красиво одетый, он появляется во Львове у архиепископа.

Размещают его во дворце, здесь чистенько и мило. Он тут же выходит в город, в складе у армянина покупает себе турецкий пояс, красивый, мастерски вытканный, играющий цветами, а еще – жупан. Задумывается над голубым, но побеждают практические представления – выбирает цвет темной воды, хмурой лазури. Осматривает львовский собор, но быстро в нем мерзнет, поэтому возвращается к себе на квартиру и раскладывает бумаги. Будет писать письма. Но поначалу работа, которую исполняет ежедневно, он сам так решил, чтобы не забыть греческий язык – Коссаковский переводит Пифагора. По несколько строчек каждый день, в противном случае оглупеет под этим холодным, недружественным польским небом.

"Легкомысленные люди подобны пустым сосудам. Взяв их за уши, ими легче всего управлять". Или: "Разумный человек должен из этого мира уходить, будто с пира". Или же: "Время само превращает полынь в сладкий мед". Эти и подобные им мудрые и красноречивые цитаты он намеревается помещать в письмах примаса.

 

Тем временем, цирюльник ставит архиепископу Лубеньскому банки. Тот простудился во время путешествия из Варшавы, где развлекался пару месяцев, и вот теперь кашляет. Над ложем затянули занавеси. Ксёндз Пикульский стоит рядом и глядит на тонкую полоску обильного тела архиепископа, над которым издеваются маленькие руки цирюльника.

У ксёндза Пикульского имеется неотвратимое впечатление, что все это уже было, что все это он уже видел, что то же самое он уже говорил покойному епископу Дембовскому, точно так же стоял перед ним: словно слуга перед хозяином и пытался его предостеречь. Ну почему это церковные иерархи столь наивны? – думает он и останавливает взгляд на фантастических турецких узорах занавеси. Говорит:

- Его Преосвященство не должно позволить какой-либо акцептации ланного типа наглях требований, ибо это создало бы прецедент в масштабе всего мира.

Из-за шторы слышен только стон.

- Им не удалось легализировать свою секту в рамках их иудейской религии, потому и пробуют нового мошенничества.

Он ожидает какой-либо реакции, но таковой нет, поэтому он продолжает:

- Ибо, что это означает, что они желают сохранить некоторые свои обычаи и одежду? Что должно бы означать "празднование шаббата"? Или, что должны означать их бороды, прически? Впрочем, сами талмудисты не желают, чтобы сабсачвинники ходили, одеты по-иудейски, потому что они для них иудеями уже не являются. Сейчас они уже никто, ничему и никому не принадлежат, словно бесхозные собаки. Это было бы наихудшим решением, мы бы получили на свою голову еретиков, а ведь мы только недавно с одними справились.

- Это кого пан ксёндз имеет в виду? – доносится из-за шторы слабый голос.

- Я имею в виду тех несчастных ариан, - отвечает ксёндз Пикульский, размышляя о чем-то другом.

- Крещение – это крещение. Риму такое крупное крещение понравилось бы, ой, понравилось бы… - хрипит из-за занавеси архиепископ.

- Но только без каких-либо условий. Мы обязаны требовать от них обращения в вере без каких-либо условий, причем, как можно быстрее, лучше всего, сразу же после окончания диспута, который мы планируем, как Вашему Преосвященству известно, на весну, когда сделается тепло. И без всяческих "но". Пускай Ваше Преосвященство помнит, что это мы диктуем условия. Первыми обязаны принять крещение их предводитель, его жена и дети. И все это так торжественно и с такой оглаской, как это только возможно, чтобы все об этом знали, и чтобы все это видели. И без дискуссий.

 

Когда приходит Моливда, он видит, что архиепископа обследует какой-то медик, мрачно глядящий высокий еврей. Он вынул из ящичка различные стеклышки и прикладывает их к глазам Лубеньского.

- Буду носить очки, а то уже с трудом читаю, - говорит архиепископ.- Ну а ты, мил'с'дарь Коссаковский провел все очень даже замечательно. Как вижу, все уже выяснено и определено. Твои старания о том, чтобы привести этих людей в лоно Церкви, значительны, и они замечены. Теперь станешь заниматься тем же самым, но уже под моим крылом.

- Моя заслуга тут невелика, ибо громадно желание этих блуждающих детей, - скромно ответил Моливда.