Книги Яакововы

Этот враг прекрасно известен, он даже близок, по причине чего становится еще большим врагом. А хорошо зная врага, ты знаешь, куда нанести раны, во что ударить. Хотя и тебе самому может сделаться больно. В подобном сражении с близким врагом имеется некое странное, извращенное удовольствие, ведь это словно бы бил себя самого, одновременно уворачиваясь перед ударами. Во всяком случае, когда появляется эта задумка (неизвестно, в чьей голове рожденная), делается тихо, и все обдумывают ее в молчании. Неизвестно, что сказать. Речь идет о том, чтобы дописать к прошению седьмой пункт:

 

Талмуд учит, что нужна христианская кровь, а кто верит в Талмуд, обязан ее требовать.

 

- Ничего подобного в Писаниях нет, - мрачно говорит Нахман.

- В Писании есмть все, - отвечает ему Яаков.

Прошение подписывают молча. Свои подписи ставят и совершенно новые люди: Арон бен Шмуль из Черновцов, и Майер бен Давид из Сегерта, который здесь со всей семьей, и Мошко бен Якоб из Бухареста, и Анчель, который так нервно хихикал. Прошение завезет Моливда, а если архиепископ согласится, тогда к нему отправится официальная делегация.

Под конец, уже после подписания, Нахман сует свои три гроша и убеждает Моливду, чтобы тот своим красивым, с загогулинами и завитушками почерком дописал только одно предложение:

 

Мы сами ожидаем того дня, как давно желанной воды, когда священный "алеф", до сих пор

искривленный, выпрямится и все четыре стороны света объединит и благословит

 

В последнюю ночь к Моливде приходит девушка, которая ему понравилась, Танна. На короткий миг он думает, будто бы это Хана, можно сказать, что она удивительно похожа – такие же широкие бедра и плоский живот. Она несколько робеет, он тоже. Делает ей место возле себя, она кладется тихонечко, с ладонями возле лица. Он начинает гладить ее спину – а та, ну просто шелк.

- У тебя уже есть нареченный? – спрашивает Моливда по-турецки, потому что Танна похожа на валашку.

- Был, только он остался там.

- Возьмешь себе другого?

- Не знаю.

- А меня хочешь?

- Хочу.

Он нежно отводит ее ладони от лица, девушка же обнимает мужчину и прижимается к нему всем телом.

О том, что божественное и греховное постоянно связаны

 

- Почему библейский Яаков столь важен для вас? – спрашивает Моливда, когда Нахман провожает его верхом до Каменца. – Я этого не понимаю.

Нахман объясняет очень путано. Моливде все это приходится просеивать сквозь сито собственного языка, потому что разговаривают они немного по-еврейски, немного по-польски. По-еврейски все является сложным, потому что постоянно многозначным. Но вот по-польски то, что говорит Нахман певучим голосом, словно бы цитируя по памяти какие-то книги, тоже сложно выразить. На подобные вещи не хватает слов. Польский язык мало ними занимается и не разбирается в теологии. Вот почему в Польше любая ересь пресная и вообще никакая. Говоря по-польски, никакой ереси, собственно, создать и нельзя. Польский язык по своей природе послушен всяческой ортодоксии.

- Но это благословение было получено, благодаря обману и краже, - прибавляет Моливда.

- Именно. Яаков сам воспротивился закону и обманул отца. Он вышел за пределы этого закона и потому стал героем.

Моливда какое-то время молчит.

- Но потом Яаков, когда он уже был патриархом, сам прослеживал за законом. Все это столь коварно: когда тебе нужно, ты против закона, когда же тебе необходим закон для собственных целей, ты за закон… - и смеется.

- И это правда. Ты помнишь, как Яаков не позволял своей Рахили забрать идолов, терафим, - говорит Нахман.

- Почему же?

- Здесь Яаков совершает ошибку. Вместо того, чтобы признать божественность, заключенную в терафим, Яаков предпочитает выбросить ее потому, что она содержится в идолах, то есть, он не позволяет к нашей вере присоединить святости, выступающей в иной, чуждой форме. Но Рахиль понимает, что божественность имеется даже в идоле.

- Женщины иногда бывают более мудры.

- Они в меньшей степени привязываются к словам.

- И Хая, дочка Шора, тоже?

- Она не до конца женщина, - очень серьезно отвечает Нахман.

Моливда начинает смеяться.

- Я ее тоже хотел, только Яаков мне не позволил, - говорит он.

Нахман молчит. Они едут вдоль Днестра, река извивается по их правой руке, исчезает и снова появляется. Уже издали они видят громадные строении Хотина и Окопов¹²³.

- Яаков – мошенник, - провоцирующее заявляет Моливда, но Нахман ведет себя так, словно бы не слышит. Отзывается он лишь тогда, когда из-за горизонта появляются могучие формы твердыни и лежащее у ее подножия местечко.

- А ты знаешь, что там, в Окопах, родился Баал Шем Тов? – спрашивает Нахман.

- А кто это такой?

Удивленный таким неведением Нахман лишь быстро бросает:

- Это великий мудрец.

Они съезжают с главной дороги, исключительно ради осторожности, хотя на слегка складчатой равнине и так негде скрыться.