Книги Яакововы

Последние предложения он просто мямлит. Моливда видит, что Яаков спит, поэтому замолкает, разочарованный отсутствием реакции от того. Лицо Яакова расслаблено и спокойно, похоже, он ничего не слышал, не мог бы он вот так улыбаться сквозь сон. Он красив. Моливде приходит в голову, что Франк – словно патриарх, хотя он молод, и борода его остается черной, без единого седого волоска, безупречная. Похоже, и ему самому передается то самое здешнее безумие, потому что он тоже видит вокруг головы Яакова какое-то свечение, как об этом ему страстно рассказывает Нахман, который просит называть себя Яаковлевым. Возникает неожиданная мысль поцеловать его в губы. Какое-то время он колеблется и прикасается пальцами к его губам, но даже это не пробуждает спящего. Яаков смокает губами и поворачивается на другой бок.

Утром оказывается, что нужно отбросить снег из-под дверей, иначе невозможно выйти из дома.

Божья Милость, что призывает из темноты в свет

 

На следующее утро Яаков загоняет Моливду за работу. В хижине Нахмана имеется отдельная комнатка для подобного рода деятельности. Моливда начинает называть ее "канцелярией".

Они станут писать очередные прошения, забросают ними епископские и королевские секретариаты. Моливда запивает пивом ложку меда – для желудка. Пока не пришли остальные, Яаков неожиданно спрашивает:

- Моливда, а какой у тебя с нами интерес? Во что ты играешь?

- Никаких интересов у меня с вами нет.

- Но мы же тебе платим.

- Деньги я беру на личные расходы, чтобы иметь что поесть и во что одеться, потому что так я гол, как турецкий святой. Слишком много мира я видел, Яаков, чтобы не понимать вас. Те мне точно так е чужды мне, как и тебе, хотя я и один из них. – Он делает небольшой глоточек своей микстуры, и, помолчав, прибавляет: - Но и не из них.

- Странный ты, Моливда, словно бы на половину переломанный. Я не могу тебя понять. Только-только удается проглядеть тебя, ты тут же опускаешь заслону. В море, вроде как, имеются такие животные, что если пытаться их схватить, они выпускают из себя чернила.

- Это осьминоги.

- Вот и ты такой же.

- Как только мне расхочется, я уйду от вас.

- Крыса говорит, будто бы ты шпион.

- Крыса предатель.

- Ну а ты кто такой, граф Коссаковский?

- Я король острова в греческом море, повелитель спокойных подданных, разве не знаешь?

Предложение за предложением, они составляют новое прошение к Владиславу Лубеньскому, львовскому архиепископу.

- Только не слишком много, - опасается Моливда, - потому что мы не знаем, какой он. А вдруг он плохо относится к нам? О нем говорят, будто человек он любящий деньги и тщеславный.

Но всем понятно, что прошения следует писать и писать, одно за другим. Они должны быть взвешенными и округлыми, словно капли воды, способные точить камень. Моливда задумывается, глядит в потолок.

- Все нужно рассказать с самого начала. С Каменца. С епископского декрета.

Так они и делают, представляя себя в добром, благородном свете, и так долго описывают свои добрые намерения, что все начинают в это верить.

- "Узнав о чем, вечно сражающиеся с духом мудрости противники наши подняли на нас руку и обвинили нас перед епископом в неслыханных преступлениях", - предлагает Моливда.

Все согласно кивают. Нахман хотел бы вмешаться.

- А может, чтобы было, что они подняли на нас руку и "скорее, на самого Бога"?

- И что это могло бы означать? – спрашивает Моливда. – Каким образом связан с этим Бог?

- Ну, то, что мы на стороне Бога.

- Что Бог на нашей стороне, - резюмирует Шлёмо Шор.

Моливде это не слишком нравится, но он вписывает пассаж про Бога, как того хотел Нахман.

Через мгновение он опять читает им то, что написал:

 

Каким порядком все то происходило, откуда Бог дал нам силы и надежду, чтобы мы, слабые, лишенные поддержки, без знания польского языка, умело представили свои тезисы. Теперь точно так же, мы дошли до такой уверенности и желания, что требуем святого крещения. Поскольку мы верим, что Иисус Христос, рожденный от Девы Марии, истинный Бог и человек, которого предки наши на древе креста замучили, он был истинным Мессией, заповеданным в законах и пророках. Верим в нег устами, сердцем и всей душой, и веру это провозглашаем.

 

Слова признания падают тяжело и без каких-либо сомнений. Анчель, молодой племянник Моше, начинает нервно хихикать, но затихает под взглядом Яакова.

И только лишь потом Моливда дописывает начало: