Книги Яакововы

Поначалу Нахман рассказывает о невесте. Когда он говорит о ней, о Хане, дочери великого Товы, он неосознанно делает рукой несколько мягких движений, очень деликатных, благодаря чему, делая собственные слова бархатистыми. Глаза старого Шора на миг сужаются, словно бы в довольной улыбке: именно так и следует говорить о невестах. Слушатель покачивают голо­вами, они тоже удовлетворены. Красота, мягкость и понятливость девушек – это надежда всего народа. И вновь, когда звучит имя отца Ханы, в комнате раздается несколько причмокиваний, так что Нахман опять ненадолго замолкает, чтобы дать слушателям достаточно времени нарадоваться всем этим. Тем, как мир дополняется, вновь складывается. Тиккун начат.

 

Свадьба состоялась в Никополе несколько месяцев назад, в июне. Про Хану мы уже знаем. Отец невесты – это Иегуда Това ха-Леви, мудрец, великий хахам⁴⁴, произведения которого добрались даже сюда, до Рогатина, и они имеются в шкафчике Элиши Шора; совсем недавно он их изучал. Хана – единственная дочка Товы среди множества сыновей.

Чем заслужил ее тот Яаков Лейбович, это до сих пор неясно. Кто этот человек, о котором с таким волнением рассказывает Нахман? И почему о нем? Яаков Лейбович из Королювки? Нет, из Черновцов. Наш это или не наш? Ну как же, должен быть наш, раз Нахман о нем говорит. Это человек отсюда; кто-то вспоминает, что знавал его отца, так что не он ли – это внук Йенты, которая лежит в этом доме и умирает? Все глядят теперь на Израиля из Королювки и на его жену Соблю, но те, еще не зная, что же будет сказано, сидят тихонечко. Лицо женщины покрывается густым румянцем.

- Иегуда Лейб из Черновцов, это он отец того Яакова, - говорит Элиша Шор.

- Так он был раввином в Черновцах, - припоминает Моше из Подгаец.

- А сейчас там раввином… - резко отзывается Йерухим, что торгует с Шорами. – Детей в ешиве писать учил. Бухбиндер, так его прозывали.

- Это брат Моисея Меира Каменкера, - уважительно говорит Шор, после чего ненадолго опять делается тихо, поскольку Каменкер этот уже сделался героем: возил запретные священные книги правоверным братьям из Германии, по причине чего на него наложили проклятие.

И тут уже вспоминают. Теперь все перебивают один другого, что Иегуда этот был поначалу арендатором в Бережанце и Черновцах, служил пану и собирал от крестьян налоги. Вроде бы, как-то раз случилось, что мужики его побили. Когда же он донес на них пану, тот приказал так их отделать, что один из них от того умер, и тогда Бухбиндеру пришлось попрощаться с округой, по­тому что мужики никогда не дали бы ему покоя. К тому же, и евреи были к нему враждебно настроены, потому что он открыто читал письма Натана из Газы. Странный то был человек, порывистый. Кто-то вспоминает, как после проклятия, наложенной на его брата, раввины прицепились и к Лейбу, так что он, в конце концов, от службы отказался и отправился в Черновцы, в Валахию, где под правлением турок можно было жить спокойнее.

- Всегда их к туркам тянуло, так они казаков боялись, - прибавляет еще Малка, сестра Шора.

Нахман понимает, что фигура отца Яакова им неприятна. Чем больше узнают о нем, тем хуже для сына. Так что к отцу он уже не возвращается.

Всегда это остается великой истиной: никакой пророк не может быть своим, каким-то образом он обязательно должен быть чужой. Он должен прибыть из чужой земли, появиться ни с того. Ни с сего, показаться странным, необычным. Его обязана окутывать тайна, хотя бы такая, как у гоев, что родился он от девы. Он обязан ходить не так, говорить по-другому. Лучше всего было бы, если бы родом он был из невообразимых мест, оттуда, откуда прилетают экзотические слова, никем не пробованные блюда, никем не нюханные запахи – мирра, померанцы.

Но и это еще не до конца истина. Пророк обязан быть еще и своим, лучше всего, если в нем имеется капля нашей крови, пускай он будет дальним родичем кого-нибудь, кого мы могли знать, но уже позабыли, как выглядит. Бог никогда не провозглашает себя через соседа, устами того, с кем мы ссоримся по причине колодезной воды, ни того, жена которого искушает нас своими пре­лестями.

Нахман ожидает, когда собравшиеся закончат.

- Я, Нахман из Буска, был на этой свадьбе дружкой. Вторым был реб Мордке из Львова.

 

В головах собравшихся в этом тесном и низком помещении, появляется мысль, которая добавляет надежды. Все здесь со всеми связаны. Мир – это всего лишь умножение этого самого помещения в рогатинском доме Шоров, на возвышенности, возле рынка. Сквозь неплотные занавески в окнах и небрежно сбитые двери сюда проникает свет звезд, так что и звезды – тоже добрые знакомые, кто-то из предков или двоюродный родич явно имел с ними близкое знакомство. Скажи одно словечко в рогатинской комнате, и через мгновение разнесется оно по свету различными тропками и дорожками, по следу торговых караванов, с помощью посланцев, которые неустанно кружат из страны в страну, носят письма и повторяют слухи. Как Нахман бен Леви из Буска.