Книги Яакововы

Нахман уже знает, о чем говорить – он распространяется про наряд невесты, о красоте ее брата-близнеца, Хаима, на­столько похожего на нее, как похожи две капли воды. Он описывает поданные к столу блюда, и музыкантов, и их экзотические ин­струменты, каких здесь, на севере, никто и не видывал. Он описывает зреющие на деревьях фиги, каменный дом, расположенный так, что из него видна громадная река Дунай, и виноградники, в которых уже завязались гроздья, и вскоре станут они походить на сосцы кормящей Лилит.

Жених, Яаков Лейбович – как представляет его Нахман – высокий и прекрасно сложенный; одет он по-турецки и вообще похож на пашу. О нем там говорят "мудрый Яаков", хотя ему еще и нет тридцати лет. Обучался он в Смирне у Изохара из Подгаец (тут вновь слышны полные восхищения чмокания слушателей). Несмотря на молодой возраст, он уже собрал приличных размеров состояние, торгуя шелками и драгоценными камнями. Его будущей жене четырнадцать лет. Красивая пара. Когда проводится це­ремония обручения, ветер прекращается.

- И тогда… - говорит Нахман и вновь снижает голос, хотя и сам он спешит рассказать - …тогда тесть Яакова вступил под балдахин и придвинул уста свои к уху Яакова. Но даже если бы все замолчали, если бы птицы перестали петь, а собаки лаять, если бы повозки остановились, все равно, никто бы не услыхал ту тайну, которую Това передал Яакову. Поскольку то была раза де-мехеманута, тайна нашей веры, только мало кто дорос до того, чтобы ее услышать. Тайна эта настолько сильна, что, якобы, тело начинает дрожать, когда человек познает ее. Ее можно прошептать на ухо только ближайшему человеку, к тому же, в темной комнате, чтобы никто ни о чем не догадался ни по шевелению губ, ни по изменившемуся от изумления лицу. Ее шепчут на ухо лишь избранным, которые поклялись, что еикогда не повторят ее никому под угрозой проклятия, приводящего болезнь или неожи­данную смерть.

- Как же можно столь великую тайну заключить в одном предложении? – предупреждает Нахман вопрос, который обяза­тельно мог бы прозвучать. – Является ли она простым извещением или, возможно, наоборот, отрицанием. Или, может, это вопрос?

Чем бы она ни была, каждый, кто познает эту тайну, будет спокоен и уверен в своем. С тех пор уже даже наиболее слож­ная вещь будет казаться простой. Быть может, это некое усложнение, оно всегда ближе всего к истине, предложение-пробка, кото­рое замыкает голову для мышления и открывает для истины. Быть может, тайна эта – заклинание, всего несколько слогов, каза­лось бы, не имеющие значения, или же последовательность чисел, гематрическое⁴⁵ совершенство, когда числовые значения букв открывают совершенно иной смысл.

- За этой тайной много лет назад из Польши в Турцию был послан Хаим Малах, - сообщает Шор.

- Но вот привез ли он ее? – сомневается Йерухим.

По всему помещению проходит шорох. Нахман рассказывает красиво, только людям сложно поверить, будто бы все это касается их земляка. Здесь? Святость? Откуда взялось это имя? "Яаков Лейбович" звучит словно имя первого попавшегося рез­чика, вот, скорняка из Рогатина зовут точно так же.

 

Поздно вечером, когда все уже разошлись, старый Шор берет Нахмана под руку, и они выходят на улицу, под лавку.

- Мы не можем здесь находиться, - говорит хозяин, показывая на покрытый грязью рогатинский рынок и на темные тучи, мчащиеся настолько низко, что почти слышно, как они рвутся, цепляясь за башню костёла. – Нам нельзя купить здесь землю, посе­литься на постоянно. Нас гонят во все стороны, а в каждом поколении появляется какая-нибудь катастрофа, истинная гзера. Кто мы такие, и что нас ожидает?

Они расходятся на несколько шагов друг от друга, и в темноте слышно, как струи мочи бьют в штакетники ограды.

 

Нахман видит маленький домишко, клонящийся к земле под шапкой соломенной стрехи, с малюсенькими окошками, с проеденными грибком досками, а за ним маячат другие, пристроенные, точно так же согнувшиеся, приклеенные один к другому, словно ячейки в медовых сотах. И он знает, что в них имеется множество проходов, коридоров, закоулков, где стоят тележки с не­разгруженными дровами. И что здесь же имеются дворики, огражденные низенькими оградами, на которых днем греются на солнце глиняные горшки. Оттуда переходы ведут на другие дворики, маленькие настолько, что на них едва-едва можно повернуться, с тремя дверьми, и каждая – в иной дом. А выше чердаки, соединяющие все эти домики наверху, а в них полно голубей, что отме­ряют время слоями испражнений – живые часы. В садиках величиной с разложенное на земле пальто с трудом сворачивается ка­пуста, морковка когтями держится грядки. Жалко здесь тратить место на цветы, можно позволить себе разве что мальвы – они рас­тут вверх; сейчас же, в октябре, кажется, что сухие стебли мальв подпирают дом. Под оградами вдоль улочек расширяется мусор­ная свалка, на которой вахту держат коты и одичавшие собаки. Свалка тянется через все местечко, вдоль улиц, через сады и межи, до самой реки, где женщины трудолюбиво стирают всяческую грязь этого поселения.