Книги Яакововы

Иегуда Лейб Бухбиндер, ее сын и отец маленького Янкеле, порывист, его поведение нельзя предвидеть. Вечно он чувствует себя преследуемым за свои ереси. Не любит людей. Разве нельзя жить, думая свое и делая свое – размышляет Йента. Именно этому их и учили: будем вести спокойную, двойную жизнь, идя по следу Мессии. Нужно всего лишь обучиться абсолютному молчанию, тому, что следует отводить глаза, что жить нужно в укрытии. Разве это так трудно, Иегуда? Не проявлять чувств, равно как и не выдавать собственных мыслей. Жители этого мира, пребывающие в бездне, и так ничего не поймут, всяческая правда далека от них, будто Африка. Они подчиняются законам, которые мы должны отринуть.

Бухбиндер – он попросту скандалист, со всеми живет в несогласии. Это в него и родился его сын, он точно такой же, как и он, потому-то они друг друга так не любят. Взгляд Йенты перемещается куда-то высоко, под сырые животы туч, и женщина без труда находит своего спящего над книгой сына. Догорает масляная лампа. Его черная борода прикрыла писание, на худых, запавших щеках тень свила маленькие гнезда, веки дрожат, Иегуда видит сон.

Взгляд Йенты колеблется – войти ли в его сон? Как это происходит, что все она видит одновременно, все времена скомканы, а к тому же еще и мысли – она видит мысли. Она окружает голову сына, по деревянному столу путешествуют муравьи, один за другим, в полнейшем порядке.

Когда Иегуда проснется, он одним движением, нехотя, смахнет их с поверхности стола.

 

О других путешествиях Йенты во времени

 

Йенте неожиданно вспоминается, как через несколько лет после случившегося в пещере Иегуда приехал проведать ее в Королювке, по дороге в Каменец. Тогда он путешествовал вместе с четырнадцатилетним Яаковом. У отца имелась надежда приучить сына к тому, как вести дела.

Яаков худой, неуклюжий, под носом у него пробиваются черные усики. Лицо его покрывают багровые прыщи. На некоторых их них белые, гнойные кончики; кожа отвратительная, покрасневшая и просвечивающая; Яаков ужасно стыдится этого. Он запустил длинные волосы, нося их так, что те спадают ему на лицо. Вот этого отец страшно не любит и частенько хватает за "патлы", как сам говорит, и откидывает их сыну на спину. Оба уже одного роста, и сзади выглядят словно братья. Вечно ссорящиеся братья. Когда молодой выступает, отец толчет его рукой по голове.

В деревне только четыре дома проживают в истинной вере. По вечерам запирают двери, опускают занавески в окнах, зажигают свечи. Молодежь принимает участие только в бар мицве, когда читают "Зоар" и поют псалмы. Потом они отправляются в другой дом под опекой взрослого. Будет лучше, чтобы их легкомысленные уши не слышали, а глаза не видели, что деется, когда начинается гашение свечей.

Теперь даже днем взрослые сидят при замкнутых дверях, ожидая известия о Мессии, который ведь должен прийти. Вот только эти известия из мира приходят с опозданием, спустя какое-то время, а здесь уже кому-то мнился Мессия – что идет он с западной стороны, а за ним сворачиваются поля и леса, деревни и города, будто узоры на ковре. И остается от мира рулон, свиток, покрытый мелкими письменными знаками, до конца не прочитанными. В новом мире будет другой алфавит, будут другие знаки, другие правила. Возможно, снизу вверх, а не сверху вниз. Быть может, от старости к молодости, а не наоборот. Быть может, людей станут брать из земли, а под конец они станут исчезать в утробах своих матерей.

Мессия, который прибывает – это Мессия страдающий, изболевший, его придавило зло мира и страдания людей. Возможно, что он даже похож на Иисуса, покалеченное тело которого висит в Королювке на кресте чуть ли не на всех перекрестках. Обычные иудеи отводят взгляд от этой страшной фигуры, но они, ортодоксальные иудеи, на него поглядывают. Ибо, разве Шабтай Цви не был страдающим спасителем? Разве не бросили его в узилище и притеснили?

Когда родители шепчутся между собой, жара выжигает в головах у детей всяческие задумки для забавы. И вот тогда появляется Яаков – ни взрослый, ни ребенок. Отец буквально только что выгнал его из дома. Щеки у него покрыты румянцем, взгляд отсутствующий; наверняка плакал над "Зоаром", такое с ним случается все чаще.

Яаков, которого здесь называют "Янкеле", созвал детей, и старших, и совсем маленьких, христианских и еврейских, и все они плотной группой направились от кладбища, от дома дяди, по направлению к деревне, по песчаной дороге, лишь на обочине поросшей резухой, пока не дошли до тракта и прошли мимо корчмы иудея Соломона, которого называют Черным Шлёмо. Теперь все идут под горку, в сторону католического костёла и деревянного дома приходского священника, а потом еще дальше, мимо прикостёльного кладбища, пока не доходят до последних домов деревни.