Книги Якова

Им нравится, когда Яков подробно описывает эти сокровища, поэтому он не скупится на подробности: золотые стены, богатые занавеси, расшитые золотом и серебром, столы, уставленные золотыми блюдами, а на них вместо фруктов – огромные драгоценные камни, рубины, сапфиры, размером с яблоко, размером со сливу, камчатые скатерти, вышитые серебряной нитью, светильники, сплошь из хрусталя.

Вайгеле, она же Зофья Яковская, которая еще не знает, что беременна, думает, что, пожалуй, все это ей ни к чему – хватило бы кучки рубинов размером с яблоко… И вот она уже не слушает, а мечтает, что бы сделала с таким камнем. Итак, Вайгеле-Зофья Яковская велит расколоть его на более мелкие, чтобы никто не заподозрил ее в краже такого чуда; владеть большим камнем вообще опасно, он привлекает воров, грабителей. Поэтому она бы тайком разрезала камень (но кто возьмется за такую работу?) и постепенно продавала камешки, один за другим, в разных городах – так безопаснее. И жила бы на это. Купила бы себе маленькую лавочку, потом к лавке – еще домик, небольшой, но красивый, светлый, сухой, а еще красивое белое льняное белье и шелковые чулки, полдюжины, про запас. И наверное, заказала бы новые юбки, легкие, и еще шерстяные – на зиму.

Все расходятся и тихонько выскальзывают из монастыря в город, а Нахман Яковский остается. Теперь они одни, Нахман падает на колени и обнимает ноги Якова.

– Я предал тебя, чтобы спасти, – говорит он, обращаясь куда-то в пол, приглушенным голосом. – Ты же знаешь. Ты сам этого хотел.

Дыра, ведущая в пропасть, или Визит Товы и его сына Хаима Турка в 1765 году

Первое, что сделал новый король – и за это его в монастыре не любят, – монахи перестали быть хозяевами Ясногорской крепости, в результате финансовые возможности монастыря сильно сократились, теперь монахи, можно сказать, едва сводят концы с концами. Настоятели меняются ежегодно или через год, и ни один не умеет разрешить эту проблему, поскольку они, братья, не разбираются в том, как управлять таким хозяйством. Ведь монастырь – это хозяйство.

И никто из них не знает, как совладать с этим обременительным узником, который уже заполонил все помещения, предназначенные для вояк, а самих их превратил чуть ли не в свою прислугу, причем отказать ему в некоторой степени свободы, учитывая щедрые подношения, – трудно. Настоятель наблюдает за ним самим и его частыми гостями: они часами сидят в капелле, вглядываясь в икону, и эта картина – горячая молитва и лежание крестом целыми днями напролет – впечатляет настоятеля. Они всегда готовы помочь монастырю, выглядят покорными и смирившимися с карой, постигшей их Господина. Иногда случаются ссоры и крики. Несколько раз слышалось пение – это им категорически запретили, разве что католические гимны.

Настоятель Матеуш Ленкавский был к ним менее благосклонен, чем его преемник и предшественник Мнинский. Ленкавскому донесли, что в офицерской комнате совершаются непотребства, да и сам факт проживания светской семьи на священной территории монастыря настоятель не одобрял, к тому же его раздражало, что здесь крутится столько женщин. Однако его преемник, похоже, ничего против не имеет. Мнинский обращает внимание на живописные полотна в часовне, сетует на плохое состояние крыши и радуется каждому грошу, а неофиты средств не жалеют. На женщин он смотреть любит, а эти ему особенно нравятся.

Сейчас он видит, как вслед за Яковом Франком следуют к воротам две женщины. Одна из них несет младенца, вторая ведет маленькую девочку. Яков идет впереди, радостно приветствует паломников, и те, дивясь высокой турецкой шапке и турецкому пальто, останавливаются и глядят ему вслед. У ворот Яков здоровается с двумя мужчинами в турецком платье. Можно подумать, они давно не виделись. Женщина с ребенком опускается перед старшим мужчиной на колени и целует ему руку. Настоятель догадывается, что это ее отец. Он дал заключенному разрешение выйти за пределы монастыря. Вернуться следует до наступления ночи. Настоятель видит, как все они направляются в город.

Да, это отец Ханы, жены Якова, Иегуда Това ха-Леви, он не очень постарел. Смуглый и полный, буйная борода, все еще черная, ни одного седого волоса, прикрывает грудь; мягкие черты лица и чувственный рот. Хана унаследовала от него большие красивые глаза и оливковый цвет кожи, на которой никогда не виден румянец. Они добираются до комнаты, которую сняла ему дочь. Това садится на стул. Здесь ему будет не очень удобно, он привык сидеть на подушках, по турецкому обычаю. Това складывает руки на обширном животе – нежные и мягкие, словно руки мудреца.