Книги Якова

И еще кто-то бросает от стены, вероятно, снова этот Татаркевич:

– Неизвестно, он это или не он… Говорят, его подменили.

– Заткнись! – кричит Яковский, но, к его удивлению, Голинский тоже настроен критически:

– Кто мы теперь? Кто я теперь? В Буске я был раввином, дела у меня шли хорошо, а теперь пути назад нет, я банкрот.

Яковский выходит из себя, бросается на товарища и хватает его за гальштук. Бумаги летят со стола на пол.

– Вы все мелкие, подлые люди. Все позабыли. Так и сидели бы в дерьме – рогатинском, подгаецком, каменецком.

– И бускском, – саркастически добавляет Маевский из Литвы.

Яков Голинский возвращается домой пешком, один. Он возмущен. Жена, которая с самого начала находится в Брюнне, при Госпоже, уже несколько месяцев не дает о себе знать; он надеялся, что Яковский привезет от нее письма. Но тот не привез. Отводил глаза, а потом эта ссора, после которой Голинский сам не свой.

Цифры, которые он видел на счетах Подольского, не дают ему покоя, а в голове имеются и собственные счета: Голинский поставлял ткани к королевскому двору, поднялся высоко, но теперь – полное фиаско. Склады забиты тканями – дорогими, роскошными, которые никто уже не купит. Уверенный в своей удаче, когда собирали средства на Брюнн, он отдал все свои сбережения, полагая, что тем самым способствует процветанию – собственному и своей семьи, но сегодня вдруг видит все это совсем в ином свете. Будто пелена с глаз упала. Почему Магда не пишет? До сих пор он не хотел об этом думать, был занят, но сейчас в глубине души растет подозрение, почти уверенность; это как злокачественная опухоль, как будто у него в голове гнилая плоть: Магда теперь с другим.

Голинский всю ночь не спит, ворочается с боку на бок, слышит какие-то голоса, словно обрывки бурного спора, снова видит, как Яковский отводит глаза, и его заливает жар. Он уже чувствует, уже знает, хотя голова отказывается всем этим заниматься. Голинский снова подсчитывает долги, в полудреме видит мышей, грызущих запасы алой парчи и тюки камки.

На следующий день, не позавтракав, он идет пешком на улицу Длуга, к Яковским. Открывает сонный хозяин в рубашке и ночном колпаке, какой-то изнуренный, усталый, ноги в грязных носках потирают одну о другую. Вайгеле в наброшенном на сорочку платке молча начинает растапливать плиту. Вскоре появляются две сонные дочки Яковского – Барбара и Ануся. Яковский смотрит на гостя долгим взглядом, наконец жестом велит жене забрать детей и спрашивает:

– Чего ты от меня хочешь, Голинский?

– Расскажи мне, что там произошло. Что с моей Магдой?

Яковский опускает глаза на свои носки:

– Заходи.

Маленькая квартира Нахмана Петра Яковского заставлена вещами. Какие-то корзины, ящики. Пахнет вареной капустой. Они садятся за стол, с которого Яковский убирает бумаги. Старательно вытирает перо, прячет в ящик. На дне бокала – остатки вина.

– Что с ней? Скажи мне!

– А что с ней такое? Откуда мне знать? Я же по делам ездил, можно подумать, ты не знаешь! А не с бабами сидеть.

– Но ты был в Брюнне.

Порыв ветра ударяет в окно, стекло зловеще дребезжит. Яковский встает и закрывает ставни. В комнате делается темно.

– Помнишь, у Бешта мы спали в одной постели, – говорит Голинский, словно жалуется.

Яковский вздыхает:

– Ты же знаешь, как там живут. Ты сам все видел. Ты был в Ченстохове, был в Иванье. Никто не станет присматривать за твоей женой. Она свободная женщина.

– Я никогда не был так близко, как ты. Не был одним из вас, «братьев».

– Но ты видел, – Яковский говорит так, словно во всем виноват отчаявшийся Голинский. – Она сама попросила. Она теперь со шталмейстером Господина, Шимановским. Такой казак на коне…

– Казак, – машинально повторяет за ним Голинский, совершенно сломленный.

– Я тебе это говорю, Голинский, потому что мы друзья. Потому что ты поддерживал меня после смерти сына, потому что в Беште мы спали в одной постели…

– Я знаю.

– На твоем месте я бы так не расстраивался – ну а чего ты ожидал? Они делают это ради блага всех нас тут… Они близки к величайшему императору мира. Большой двор… Захочешь, чтобы она вернулась, – вернется.

Голинский встает и принимается расхаживать по маленькой комнате: два шага в одну сторону, два – в другую. Потом останавливается, делает глубокий вдох и начинает рыдать.

– Не могла она сама попросить, я Магду знаю… Ее наверняка заставили.

Нахман достает из буфета еще один бокал и наливает вина.

– Ты мог бы весь товар продать в Брюнне, вероятно, кое-что потеряешь, потому что парча там идет не так хорошо, как прежде. Но хоть что-то вернешь.