Книги Якова

Хорошо знаю, что слова мои ни в коей мере не являются доказательством, но я готов быть заключен в тюрьму до тех пор, пока расследование Его Императорского Величества не подтвердит эти неслыханные непотребства, о каких никто не слыхал от сотворения мира, и мой донос…

Голинский на мгновение задумывается над этим словом, наконец пишет:

…будет доказан по всем пунктам.

Поэтому я смиренно, на коленях, ходатайствую перед Вашим Императорско-Королевским Апостольским Величеством о том, чтобы по причине важности этого вопроса меня здесь, в Вене, подвергли очной ставке с Яковом Франком, в результате которой были бы раскрыты все преступления Франка, а я бы смог вернуть тысячу дукатов, им у меня взятую, при этом, учитывая совершенные ранее ошибки, кои жажду исправить настоящим откровенным признанием, я надеюсь на снисхождение.

Покорный слуга Вашего Императорско-Королевского Апостольского Величества

– Яков Голинский.

Человек, диктовавший ему это письмо, забирает листок и посыпает песком. Песок высушивает слова Голинского, и теперь они приобретают силу.

Кофе с молоком, последствия

Вероятно, Якову повредила эта новая мода пить смесь двух стихий: кофе и молока. Началось с легкого несварения желудка, но вскоре переваривание пищи словно бы полностью прекратилось, и овладевшая им слабость могла сравниться разве что с той, которая приключилась в Ченстохове, когда Якова отравили гостией. К тому же одолевают кредиторы, платить которым нечем, поскольку огромные средства, во-первых, были потрачены на пребывание в Вене, во-вторых, ушли на посольские миссии. Дожидаясь, пока Каплинский, Павловский и Воловский привезут из Варшавы деньги, Яков приказал временно ограничить все лишние расходы на питание и отослать домой некоторых гостей, содержание которых слишком обременяло двор. Настолько слабый и измученный, что не в состоянии даже сидеть, он диктует письма к варшавской махне, любимой общине. Учит их быть сильными, как дерево, которое, даже когда ветер ломает его ветви, остается на своем месте. Нужно крепиться и сохранять мужество. Он завершает письмо словами: «Ничего не бойтесь».

Диктовка настолько изнуряет Якова, что в тот же вечер он погружается словно бы в тяжелый и глубокий сон.

Кризис продолжается несколько дней, Господин лежит в летаргическом сне, и только сменяют друг друга те, кто ухаживает за ним, – смачивают рот влажной губкой, перестилают постель. Окна закрыты, совместные трапезы отменены, пищу теперь подают простую: хлеб и кашу с небольшим количеством масла. На второй этаж, где находятся комнаты Господина, никто не поднимается. График дежурств определяет Звежховская, высокая и худая, чуть сгорбленная, она бродит по коридорам, звякая висящими на поясе ключами. Это она, еще сонная, однажды утром, открывая кухню, видит Господина в одной рубахе, босиком – покачиваясь, он стоит на пороге. Дежурившие при нем задремали, а он выздоровел. Звежховская поднимает весь двор на ноги, варят бульон, который Яков отказывается даже попробовать. Теперь он питается печеными яйцами, не ест ни хлеба, ни мяса, только эти яйца и – что удивительно – быстро крепнет. Возобновляет свои одинокие прогулки за город. Звежховская незаметно посылает кого-нибудь следом – приглядеть за ним.

Месяц спустя, уже полностью поправившись, Яков торжественно отправляется в Проссниц к Добрушкам, куда раз в год – об этом знают только посвященные – съезжаются правоверные со всей Европы. У Добрушек делают вид, что это семейный праздник, годовщина, только не совсем понятно, какая и чья. Что-то вроде свадьбы Исаака Шора, ныне Хенрика Воловского, двадцать семь лет назад: собираются все. Яков Франк приезжает в богатой карете, в сопровождении собственных гусар. Один легко ранен. Под Брюнном на них напали евреи, правда, плохо вооруженные. Шимановский, у которого всегда наготове заряженное оружие, выстрелил несколько раз, и они разбежались.