Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд

Ключ повернулся в замке. Она приподнялась на матрасе, чтобы поглядеть, кто это. Дверь отворялась… отворялась… отворялась.

Васси. О боже, это Васси, наконец! Он бежал к ней через комнату.

«Только бы это не оказалось очередным воспоминанием! — молилась она. — Пусть на этот раз он будет живой и настоящий».

— Жаклин.

Он назвал имя ее плоти, полное имя.

— Жаклин.

Это он.

Стоявший за ним Каас не отводил от Жаклин глаз, завороженный танцем ее влагалища.

— Ко… — сказала она, пытаясь улыбнуться.

— Я привел его, — усмехнулся он, не отводя взгляда.

— Целый день, — прошептала она. — Я ждала тебя целый день, Каас, ты заставил меня ждать.

— Что для тебя день? — спросил он, все еще усмехаясь.

Ей больше не нужен был сводник, но Каас не знал об этом. В своей наивности он думал, будто Васси — просто еще один мужчина, что попался на их пути, что он будет опустошен и выброшен точно так же, как другие. Каас думал, что понадобится завтра, и наивно играл в смертельную игру.

— Закрой двери, — предложила она. — Останься, если хочешь.

— Остаться? — спросил он, пораженный. — Ты хочешь сказать, я могу посмотреть?

И он смотрел Она знала, что он всегда смотрел через дырочку, которую сам провертел в панели. Иногда она слышала, как; он возится за дверью. Но на этот раз пусть он останется здесь навеки.

Очень осторожно он вынул ключ из замка снаружи, вставил его изнутри и повернул. Едва замок щелкнул, она убила сводника. Он даже не успел обернуться и поглядеть на нее в последний раз. В его казни не было ничего демонстративного: она просто взломала грудную клетку и раздавила легкие. Каас ударился о дверь и соскользнул вниз, проехавшись лицом по деревянной панели.

Васси даже не обернулся, чтобы поглядеть на него. Он хотел смотреть только на Жаклин.

Он приблизился к матрасу, нагнулся и начал развязывать ее локти. Кожа была стерта, веревки задубели от засохшей крови. Он методично распутывал узлы. Он обрел утерянное спокойствие, пришел к пониманию, что в итоге он здесь и нельзя вернуться назад. Он знал, что его дальнейший путь — это проникновение в нее, глубже и глубже.

Освободив ее локти, он занялся запястьями. Теперь она видела над собой не потолок, а его лицо. Голос его был мягким.

— Зачем ты позволила ему делать это?

— Я боялась.

— Чего?

— Двигаться, даже жить. Каждый день… агония.

— Да.

Он слишком хорошо понимал, что выхода нет.

Она почувствовала, как он раздевается рядом с ней, потом целует смуглую кожу ее живота — тела, где она обитала На этой коже лежал отпечаток ее работы; она была натянута и исцарапана.

Он лег рядом, и ощущение его тела не было неприятным.

Жаклин коснулась его головы. Суставы ее затекли, все движения причиняли боль, но она хотела притянуть его лицо к своему. Он появился у нее перед глазами, улыбаясь, и они обменялись поцелуями.

«Боже мой, — подумала она, — мы вместе».

И вместе с этой мыслью воля ее начала формировать плоть. Под его губами черты ее лица растворились, стали красным морем, о котором он мечтал, и омыли его растворившееся лицо. Смешались воды, созданные из мысли и плоти.

Ее заострившиеся груди проткнули его, точно стрелы; его эрекция, усиленная ее мыслью, убила одним ответным выпадом. Омытые приливом любви, они расплавились в нем.

Снаружи остался твердый мир скорби; торговцы и покупатели шумели в ночи. Постепенно усталость и равнодушие справились даже с самыми рьяными. Снаружи и внутри наступило целительное молчание: конец потерям и прибылям.

Кожа отцов (пер. с англ. М. Талиной)

Автомобиль закашлялся, захлебнулся и умер. Дэвидсон неожиданно осознал, какой сильный ветер дует на пустынной дороге и врывается в окна его «мустанга». Он попытался оживить мотор, но тот сопротивлялся. Отчаявшись, Дэвидсон уронил потные руки, долго державшие руль, и обозрел территорию. Во всех направлениях, куда ни глянь, — горячий воздух, горячие скалы, горячий песок Аризоны.

Он отворил дверь и ступил на раскаленное пыльное шоссе. Оно, не сворачивая, уходило за горизонт. Прищурив глаза, Дэвидсону удавалось разглядеть далекие горы, но, как только он пытался сфокусировать взгляд, они расплывались в раскаленном дрожащем воздухе. Солнце уже припекало его макушку там, где светлые волосы редели. Он открыл капот и начал безнадежно копаться в моторе, проклиная свое техническое невежество.

«Господи, — думал он, — надо делать эти чертовы машины так, чтобы и дурак мог разобраться».

Тут он услышал музыку.

Она возникла так далеко, что поначалу походила на тихий звон в ушах, но становилась все громче.

Это была весьма своеобразная музыка.

Как она звучала? Как ветер в телеграфных проводах, без ритма, без души, ниоткуда — воздушная волна, коснувшаяся волос на затылке и заставившая их подняться: Дэвидсон пытался не замечать ее, но она не умолкала.