Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд

— Вот как? — Личфилд перевел взгляд на Кэллоуэя. — Вы с этим согласны? — спросил он.

— Его согласия не требуется. Я обладаю исключительным правом отменять постановки, если такая необходимость продиктована обстоятельствами. Это записано в контракте. Театр закрыт с сегодняшнего вечера и больше никогда не откроется.

— Театр откроется.

— Что?

Хаммерсмит встал из-за стола, и Кэллоуэй понял, что никогда не видел его во весь рост. Он был очень маленьким, почти лилипутом.

— Мы будем играть «Двенадцатую ночь», как объявлено в афишах, — произнес Личфилд. — Моя жена милостиво согласилась исполнять роль Виолы вместо мисс Дюваль.

Хаммерсмит захохотал хриплым смехом мясника. Однако в следующее мгновение он осекся, потому что в кабинете разлился запах лаванды и перед тремя мужчинами предстала Констанция Личфилд, облаченная в шелка и мех. Она выглядела совершенной, как и в день своей смерти. Даже у Хаммерсмита захватило дух при взгляде на нее.

— Наша новая Виола, — объявил Личфилд.

Прошло две или три минуты, прежде чем Хаммерсмиту удалось совладать с собой.

— Эта женщина не может вступить в труппу за полдня до премьеры.

— А почему бы и нет? — произнес Кэллоуэй, не сводивший с Констанции глаз. Личфилду повезло — его жена была головокружительно красива. Кэллоуэй боялся дышать в ее присутствии, чтобы она не исчезла.

Затем Констанция заговорила. Это были строки из первой сцены пятого акта:

Хотя мешает нам отдаться счастью
Лишь мой наряд, не мне принадлежащий,—
Не обнимай меня и не целуй,
Пока приметы времени и места
Не подтвердят тебе, что я — Виола[3]

.

Голос Констанции был легким и музыкальным; он эхом звенел во всем ее теле, наполняя каждое слово жаром страсти.

Лицо актрисы было изумительно живым, и его черты тоже играли, тонко и деликатно отражая значение произносимых слов.

Констанция очаровывала.

— Простите, — сказал Хаммерсмит, — но есть правила и законы. Она состоит в актерском профсоюзе?

— Нет, — ответил Личфилд.

— Вот видите, это невозможно. Профсоюз строго следит за подобными вещами. С нас сдерут шкуру.

— Вам-то что, Хаммерсмит? — сказал Кэллоуэй. — Какое вам дело? После того как снесут «Элизиум», вашей ноги не будет ни в одном театре.

— Моя жена видела все репетиции. Лучшей Виолы вам не найти.

— Это было бы волшебно, — подхватил Кэллоуэй, чей энтузиазм при взгляде на Констанцию возрастал с каждой секундой.

— Кэллоуэй, вы рискуете испортить отношения с профсоюзом, — проворчал Хаммерсмит.

— Я готов рискнуть.

— Вы правы, мне нет никакого дела до того, что будет с театром. Но если кто-нибудь пронюхает о замене, вас ждет провал.

— Хаммерсмит! Дайте ей шанс. Дайте шанс всем нам. Возможные неприятности с профсоюзом — это мои проблемы.

Хаммерсмит вновь опустился на стул.

— Публика к вам не пойдет, вы это понимаете? Диана Дюваль была звездой, ради которой зрители готовы сидеть и слушать вашу чепуху. Но никому не известная актриса?.. Это ваши похороны, я умываю руки. И запомните, Кэллоуэй: вы сами отвечаете за все. Надеюсь, с вас живьем сдерут кожу.

— Благодарю, — сказал Личфилд. — Очень мило с вашей стороны.

Хаммерсмит начал разбирать на столе бумаги, расчищая место для бутылки и стакана. Аудиенция была окончена: его больше не интересовали эти «бабочки».

— Убирайтесь, — процедил он. — Убирайтесь прочь.

— У меня есть два или три требования, — сказал Личфилд, когда они вышли из офиса — Условия, на которых моя жена согласна выступать.

— Что за требования?

— Для удобства Констанции я бы попросил приглушить свет. Она просто не привыкла играть при таком ярком свете.

— Очень хорошо.

— И еще я бы попросил вас восстановить огни рампы.

— Рампы?

— Я понимаю, это немного старомодно, но с ними она чувствует себя гораздо лучше.

— Такое освещение будет мешать актерам, — сказал Кэллоуэй. — Они не смогут видеть публику.

— Тем не менее… я вынужден настаивать.

— Ладно.

— И третье. Сцены с поцелуями, объятиями и другими прикосновениями к Виоле должны быть исправлены так, чтобы исключить любой физический контакт с Констанцией.

— Любой?

— Любой.

— Но боже мой, почему?

— Моя жена не нуждается в драматизации работы сердца, Теренс.

Эта странная интонация в слове «сердца». Работа сердца.

Кэллоуэй поймал взгляд Констанции. Ее глаза, казалось, благословляли его.

— Пора представить труппе новую Виолу? — предложил Личфилд.

— Почему нет?

Трио переступило порог театра.

Изменить свет и исправить мизансцены, чтобы исключить физический контакт, оказалось несложно. И хотя актеры поначалу не испытывали дружеских чувств к новой партнерше, ее сдержанные манеры и природное обаяние вскоре покорили их. Кроме того, ее присутствие означало, что представление все-таки состоится.