Книги крови V—VI: Дети Вавилона

Она ожидала, что внутри будет тепло, и прихватила с собой зажигалку, которую три года назад подарил ей Митч. Элейн принялась изучать обстановку, выхватываемую из тьмы неровным колеблющимся светом. Собственно, это был еще не склеп, а своего рода вестибюль: в ярде впереди виднелась другая стена и другая дверь. Эту дверь не замуровали камнями, но на ней чья-то рука тоже нацарапала крест. Элейн подошла к двери. Вместо замка — видимо, снятого землекопами — была намотана веревка. Сделали это второпях, усталыми пальцами. Развязать веревку не составило большого труда для Элейн, хотя это пришлось делать обеими руками и, как результат, оказаться в темноте.

Уже распутав узел, она услышала голоса. Полицейские, черт бы их побрал, покинули домик и, несмотря на ужасную погоду, начали обход. Она оставила веревку и вжалась в стену вестибюля. Полицейские приближались: они обсуждали своих детей и повышение цен на рождественские развлечения. Теперь голоса раздавались в нескольких ярдах от входа в склеп (или Элейн так казалось), под брезентовым навесом. Впрочем, они не собирались спускаться вниз и закончили осмотр на обрыве перед спуском. Голоса стихли.

Довольная тем, что осталась незамеченной, Элейн вновь чиркнула зажигалкой и вернулась к двери. Она была большой и невероятно тяжелой, первая попытка сдвинуть ее с места потерпела неудачу. Элейн налегла еще раз, и дверь, скрипя по гравию, сдвинулась. Наконец она открылась настолько, чтобы можно было протиснуться внутрь. Пламя зажигалки колыхнулось, будто что-то дохнуло на него изнутри; на мгновение цвет его стал не желтым, а электрически голубым. Впрочем, Элейн не стала из-за этого задерживаться и поскорее протиснулась в обещанную страну чудес.

Теперь пламя горело ярче и приобрело синевато-багровый цвет. На мгновение его блеск ослепил Элейн. Она зажмурилась, а затем осмотрелась.

Итак, это и есть Смерть. Здесь не было ни искусства, ни блеска, о которых говорил Кэвенаг, ни окутанных саваном безмолвия изваяний на холодных мраморных плитах, ни пышных гробниц, ни афоризмов о бренности человеческой природы; не было имен и дат. Многие покойники даже не имели гробов.

Повсюду виднелись кучи мертвецов: целые семьи втиснуты в ниши, рассчитанные на одного, остальные десятками валялись там, где их торопливо бросили равнодушные руки. Общая картина — хотя и абсолютно неподвижная — была пронизана паникой. Она проступала на лицах лежавших на полу мертвецов: рты широко раскрыты в беззвучном крике, углубления высохших глазниц зияют ужасом. Похоже, захоронения в дальнем углу превратились сначала в свалку грубо сколоченных гробов с одним крестом на крышке, а затем — в нагромождение трупов; ритуалы и сам обряд погребения — все было забыто в нарастающей истерии.

Несомненно, случилось какое-то несчастье. Внезапный наплыв мертвецов — мужчины, женщины, дети (прямо под ногами Элейн лежал труп ребенка, не прожившего и одного дня) умирали в таких количествах, что не оставалось времени даже закрыть им глаза, перед тем как они найдут последнее пристанище в этом подземелье. Возможно, гробовщики тоже умерли и покоятся здесь среди своих клиентов, а также изготовители саванов и священники. Все произошло за один апокалиптический месяц (или неделю), уцелевшие родственники были слишком потрясены или напуганы, чтобы соблюдать церемонии, и стремились лишь поскорее убрать покойников с глаз долой, чтобы никогда больше не видеть их мертвой плоти.

Этой плоти здесь хватало с избытком. Склеп, замурованный и недоступный для разрушительного воздуха, сохранил своих обитателей в неприкосновенности. Теперь же, когда замкнутость тайной обители сокрушена, разложение и распад снова принялись пожирать ткани. Повсюду Элейн наблюдала их работу: язвы и нагноения, вздутия и волдыри. Она увеличила пламя зажигалки, чтобы лучше видеть, хотя зловоние стало настолько сильным, что она почувствовала головокружение. Куда бы она ни светила — повсюду та же скорбная картина. Двое детей лежали рядом, будто спали в объятиях друг друга; женщина в последнюю минуту успела накрасить свое безобразное лицо, словно готовилась к брачному ложу, а не к смертному.