Книги крови. Запретное. IV-VI

– Уже утро? – спросила она. В комнате, где они находились, не было окон. Судя по бетонным стенам, это был Будуар.

– Да, уже утро, – нетерпеливо ответил Кляйн. – Вы пойдете со мной? Мне нужно вам кое-что показать.

Он открыл дверь, и они вышли в мрачный коридор. Где-то впереди, похоже, шел серьезный спор: десятки громких голосов, проклятия и мольбы.

– Что происходит?

– Они готовятся к апокалипсису, – ответил он и провел ее в комнату, где в прошлый раз Ванесса видела бои в грязи. Теперь гудели все экраны, и каждый показывал разные помещения. Там были командные пункты и президентские апартаменты, кабинеты министров и залы конгрессов. В каждом из них кто-то орал.

– Вы пролежали без сознания два дня, – сказал ей Кляйн, словно это каким-то образом объясняло какофонию. У Ванессы раскалывалась голова. Она переводила взгляд с экрана на экран: с Вашингтона на Гамбург, потом на Сидней, потом на Рио-де-Жанейро. По всему земному шару власть имущие ждали новостей. Но оракулы были мертвы.

– Они всего лишь шоумены. – Кляйн показал на вопящие экраны. – Они бегом в мешках руководить не могут, не то что миром. Они впадают в истерику, и у них уже пальцы чешутся нажать на кнопки.

– И что я могу с этим сделать? – спросила Ванесса. Это вавилонское столпотворение ее угнетало. – Я не стратег.

– Как и Гомм, и остальные. Возможно, когда-то, давным-давно, они были стратегами, но вскоре все развалилось.

– Системы распадаются.

– Чистейшая правда. К тому времени как я сюда попал, половина комитета была уже мертва. А остальные утратили интерес к своим функциям.

– Но Х. Г. говорил, что они все еще принимали решения?

– О да.

– Они управляли миром?

– В некотором роде.

– Что значит «в некотором роде»?

Кляйн посмотрел на мониторы. В его глазах стояли слезы.

– Разве он не объяснил? Они играли в игры, миссис Джейп. Когда им наскучили звуки собственных голосов и старый добрый здравый смысл, они забросили обсуждения и начали бросать монеты.

– Нет.

– И, конечно же, устраивать лягушачьи бега. Это было их любимое занятие.

– Но правительства… – возразила она, – …не могли же они просто принять…

– Вы думаете, их это заботило? – сказал Кляйн. – Пока они находятся на виду у публики, какая им разница, что за чушь они несут и откуда она взялась?

У нее кружилась голова.

– Все решал случай?

– Почему нет? Это очень уважаемая традиция. Целые государства рушились благодаря решениям, усмотренным в овечьих внутренностях.

– Это же бред.

– Согласен. Но позвольте вас спросить: скажите честно, разве игры страшнее, чем власть в их руках? – Он указал на ряды разгневанных лиц. Демократы потели от мысли, что завтра они останутся без инициатив, которые могли бы поддержать, или без аплодисментов, которые могли бы завоевать; деспоты пришли в ужас оттого, что без инструкций их тирании утратят поддержку и будут свергнуты. У одного премьера, похоже, случился приступ астмы, и его поддерживали двое помощников; другой схватил револьвер и тыкал им в экран, требуя извинений. Третий жевал свой парик. Неужели это были лучшие плоды политического древа, бормочущие, угрожающие, умоляющие идиоты, доведенные до сердечного приступа тем, что некому было сказать им, куда прыгать? Никому из этих мужчин и женщин Ванесса не доверила бы даже перевести себя через дорогу.

– Уж лучше лягушки, – пробормотала она, какой бы горькой ни была эта мысль.

Свет во дворе, после мертвого освещения в бункере, был ослепительно-ярким, но Ванесса обрадовалась, что больше не слышит оставшихся внутри пронзительных голосов. Вскоре соберут новый комитет; когда они шли к выходу, Кляйн сказал ей, что всего через несколько недель равновесие будет восстановлено. За это время планету могли разнести на куски те отчаявшиеся создания, которых она только что видела. Им нужны были указания, и срочно.

– Голдберг еще жив, – сказал Кляйн. – И он продолжит играть; но для игры нужны двое.

– Почему не вы?

– Потому что он меня ненавидит. Ненавидит всех нас. Он говорит, что будет играть только с вами.

Голдберг сидел под лаврами, раскладывая пасьянс. Это был медленный процесс. Из-за близорукости он подносил каждую карту дюйма на три к носу и, добравшись до конца ряда, уже забывал, какие карты лежали в начале.

– Она согласна, – сказал Кляйн. Голдберг не отрывался от игры. – Я сказал, она согласна.

– Я слепой, а не глухой, – сообщил Кляйну Голдберг, все еще изучая карты. Когда он наконец поднял голову, то прищурившись взглянул на Ванессу.

– Я говорил им, что это плохо кончится, – тихо сказал он, и Ванесса поняла, что несмотря на показной фатализм он остро переживает потерю своих товарищей. – Я с самого начала говорил: наше место здесь. Нет смысла бежать.

Он пожал плечами и вернулся к картам.

– Да и куда бежать? Планета изменилась. Я знаю. Это мы ее изменили.

– Она была не страшной, – сказала Ванесса.

– Планета?

– Их смерть.

– А.

– Нам было весело, до последней минуты.

– Гомм был таким сентиментальным. Мы никогда друг другу особенно не нравились.

Под ноги Ванессе выскочила большая лягушка. Движение привлекло внимание Голдберга:

– Кто это?