Книги моей судьбы: воспоминания ровесницы ХХв.

Об этом же времени я писала в Саратов в конце ноября 1933 года Мусе Минкевич:

<…> В Наркомпросе не работаю. Реорганизация привела моих противников, которые и сели сейчас к рулю. Что же касается меня, то мы, кажется, к обоюдному желанию мирно расстались. Во время моего отпуска они меня автоматически отчислили, по приезде вежливо пригласили работать, но я так же вежливо отказалась, сославшись на свою болезнь. Уходу из Наркомпроса я очень рада, но маленькое чувство обиды, недооценки осталось. Мои дорогие приятели из Главнауки уверяют меня, что я все равно буду работать. Но новые хозяева (бесконечные женщины-массовички) рьяно меня не уговаривают. Конечно, ни при каких обстоятельствах возвращаться я не буду, но жалко себя, этих 3-х лет нечеловеческой работы. Конечно, я выросла на этой работе, но рост не был пропорционален вложенным силам и энергии. Занимаюсь своей Библиотекой, которая, кстати сказать, за время моего отсутствия оказалась в тяжелом положении. Но я чувствую, что я ее переросла, и с ужасом боюсь убедиться, что мне будет скучно и тесно. Но это в будущем. Не успела приехать, как все последние вечера сижу на чистке и раздумываю о своей не совсем правильно сложившейся жизни, не знаю, удастся ли мне исправить путь, вступив в партию, или это уже поздно <…>.

С прекращением моей работы в Главнауке прекратилась и постоянная суета, к которой я успела привыкнуть, бесконечные посетители, телефонные звонки библиотекарей с просьбами о помощи, мне оставалось только тосковать по прежней кипучей деятельности и ждать перемен. Одна Библиотека и домашний спокойный уклад меня не удовлетворяли. Помню, как я шла домой после работы только в своей Библиотеке, шла неохотно по нашему двору на Мясницкой и думала, что никогда не вернется больше бурная деятельность и интересная жизнь. Я ошиблась, вернее, недооценила себя, вскоре я вновь оказалась востребованной, но уже на другой работе.

Середина и вторая половина 1930-х годов были тяжелыми. Чистки и аресты захватили все учреждения. Порой становилось жутко. Одна комиссия за другой. Почему, например, эта книга выдается? Вы протаскиваете буржуазные идеи? А другая комиссия, глядя на эту же книгу через месяц в закрытом фонде, обвиняла в том, что мы лишаем народ хорошей, нужной книги… И так постоянно. Весы отношения к Библиотеке колебались все время. Причем это шло от самых высоких инстанций. Вот это было уже опасно.

Помню, как однажды рассматривалось дело Библиотеки. Нас тогда обвиняли в насаждении вредной буржуазной культуры. Жуткая была проверка. Чуть ли не полы вскрывали. Я даже сказала, выйдя из себя: "Вы что, оружие что ли ищете? Так здесь только книги". А затем на заседании комиссии меня обвинили во всех смертных грехах. И вдруг за меня заступилась председательница этой комиссии, жаль, но я забыла ее фамилию. Она вдруг сказала совершенно правильные, нормальные слова, что Библиотека нужна, она несет народу культуру, воспитывает новую интеллигенцию. И меня отпустили с миром домой. Помню, Василий Николаевич полночи стоял на улице и ждал меня. Вообще вокруг Библиотеки было много друзей и многие нам помогали. Спасибо им.

С особой признательностью хочу вспомнить Якова Ивановича Менцендорфа (1898–1965), чей профессионализм, честность и преданность делу не раз спасали в те страшные годы и меня, и Библиотеку. Яков Иванович работал у нас с 1935 года, поступил к нам в справочно-библиографический отдел, возглавлял отдел комплектования, а в 1940 году стал заместителем директора по научной работе.