Книги Судей

– Он прекрасен. – Фрэнк резко остановился. – Человек на нем не только похож на меня, это я сам, и если ты не будешь вмешиваться в мою работу, тот, кого я рисую, полностью станет мной. Но когда ты здесь, я чувствую себя в безопасности, – добавил он.

– Тогда я здесь не останусь, – сказала Марджери. – Ты больше не ребенок, и тебе нужно работать в одиночестве. Ты всегда говорил, что не можешь работать, когда рядом с тобой находится еще кто-нибудь.

– Марджери, я не думал, что эти мои слова имеют такое значение, – сказал Фрэнк, и его интонации снова стали доверительными. – Для меня будет довольно того, что я буду знать: ты рядом, ты находишься здесь, дома. Но портрет – все же прекрасен! И не знаю, почему я его так ненавижу.

– Ты ненавидишь его, потому что работал над ним без жалости к себе, – сказала Марджери. – Завтра я установлю для тебя нормальный распорядок дня. Утреннее время я предоставлю тебе – используй его как хочешь, а после ланча ты будешь выходить со мной на прогулку – по крайней мере на два часа. Мы будем бродить у тех маленьких ручейков, где гуляли два года назад. Может быть, сходить к ним сейчас? У нас еще есть время до обеда.

* * *

После обеда Марджери предложила сходить в студию и все-таки посмотреть на портрет.

– Нет, Марджери, – возразил Фрэнк. – Давай посидим в гостиной. Я совсем не хочу идти в студию.

– Понимаю, там сцена твоего преступления, – кивнула Марджери.

Фрэнк побледнел.

– Преступления? Какого преступления? – спросил он. – Что ты знаешь о моих преступлениях?

Марджери отложила газету, которую читала, и разразилась смехом.

– Ты и вправду смешно себя ведешь. Ты что, собираешься играть второй акт мелодрамы? Твое преступление в том, что ты весь день работаешь, не давая себе передышки.

– О да, – с облегчением выдохнул Фрэнк. – Ну что ж, давай сегодня вечером не будем посещать сцену моих преступлений.

Марджери решила для себя: что бы Фрэнк ни делал, она будет вести себя совершенно естественно и не позволит тревожным мыслям развиться в нечто большее. Поэтому она снова рассмеялась и выбросила из головы реакцию Фрэнка.

С другой стороны, его поведение в этот вечер отнюдь не казалось настораживающим. Так бывало и раньше – когда он работал, его тяготило одиночество. Ему нужно было, чтобы кто-то находился рядом с ним, когда он отрывался от холста. Правда, сейчас это выражалось более ярко, чем всегда. Марджери не позволяла себе допустить, что Фрэнк пребывает в состоянии, способном ее огорчить. Автопортрет отнимал много времени и сил, однако объяснения Фрэнка казались вполне удовлетворительными.

– Когда кто-то пишет, – говорил он, – он особенно подвержен чужому влиянию. Его душа, так сказать, находится на поверхности, и я тут не исключение. Мне нужно, чтобы кто-то находился рядом, чтобы присматривать за мной, и я чувствую себя в безопасности, когда со мною рядом ты, Марджери. Ты ведь, наверное, знаешь, что верующие люди более восприимчивы к тому, что считают греховным или священным. Должно быть, потому, что душа у них во время молитвы особенно чувствительна. Очень неразумно пребывать в окружении посторонних людей, когда ты в таком состоянии. Еще неизвестно, какое влияние они могут оказать на тебя. Но я знаю, какое влияние оказываешь на меня ты.

– Надеюсь, что мое влияние сделает тебя хоть немного умнее, – отвечала жена художнику.

Марджери отправилась спать вполне счастливой, за исключением одного пункта. От природы она была наделена удивительной безмятежностью, которую не могли нарушить никакие бури. Она уже привыкла к поведению Фрэнка! когда ее муж работал, он становился нервным и воодушевленным, своим картинам он посвящал всего себя. Он всегда нес чепуху о личности художника и о том влиянии, которое оказывают на него другие люди. Он хотел быть свободным от этого влияния в своем творчестве. И… желал подпасть под ее влияние, когда не работал. Ей это льстило, но несмотря на его просьбу остаться, она сделала заключение, что Фрэнк был вовлечен в свою работу более, нежели всегда.

Но беспокоило ее не это: когда он побежал к ней через всю студию, она вся против воли сжалась от его вида, а уж когда увидела его лицо, ей стало совсем нехорошо. Она говорила самой себе, что это глупо, и уж с ее-то стороны упрекать Фрэнка в глупости, когда она, поддавшись страху, сама ведет себя ничуть не лучше мужа, по крайней мере неразумно. Но она снова невольно сжалась, вспоминая эту сцену.

«Смешно, – сказала она самой себе, когда улеглась в постель. – Фрэнк есть Фрэнк, и эту его идею, что он перестает или однажды перестанет быть Фрэнком, я всегда считала невероятно глупой. Но… но почему я сжалась, увидев его, как если бы увидела человека, совершившего преступление?»

Ей вспомнилась фраза мужа: «Какие еще преступления? Что ты знаешь о моих преступлениях?»

Внезапно в ее сознании будто промелькнула электрическая искра, породившая вспышку света. Она поняла, в чем состоит секрет Фрэнка, который он не осмеливался ей открыть.

Глава VII