Книги в моей жизни

В поисках точного описания физического облика Уитмена я обратился к книге его друга, канадского врача Ричарда Мориса Баки*. К сожалению, это описание Уитмена в шестидесятилетнем возрасте. Тем не менее вот что говорит Баки: "Очень высокие надбровные дуги - большое расстояние меж-дурачками и центральной точкой бровей. [Именно эта особенность первой бросается в глаза.] Сами же глаза - голубые и не слишком большие: в сущности, они кажутся, скорее, маленькими для столь массивной головы и широкого лица; они туманные, пасмурные, глубокие и не слишком выразительные - выражение добродушное, спокойное, уравновешенное... Щеки круглые и мягкие. На лице никаких следов тревоги, усталости или возраста... На моей памяти, взгляд его никогда не выражал - пусть даже мимолетно - презрение или какое-нибудь дурное чувство. Никогда он ни над кем и ни над чем не насмехался, не проявлял ни малейшего опасения или беспокойства, хотя при мне он не раз оказывался в обстоятельствах, которые пробудили бы и то, и другое у большинства людей". Баки подчеркивает "ярко выраженный розовый цвет" его тела и заключает так: "Я никогда не видел более благородного лица".

Те несколько страниц, которые Баки посвятил Уитмену в своей книге, дали мне куда больше, чем полновесные тома "профессоров от литературы", избравших его "объектом исследования". Но, прежде чем я приведу некоторые из наиболее замечательных суждений, позвольте мне сказать следую

* "Космическое сознание". 13-е издание. Нью-Йорк: Э.П.Даттон и С", 1947 (примеч. автора).

щее: размышляя над дуализмом Уитмена, я совершенно упустил из виду, что он родился под знаком Близнецов и был, вероятно, самым лучшим и полным воплощением этого типа среди всех, кто жил на земле, - как Гёте был величайшим воплощением Девы. Баки уделил много внимания старой и новой личности Уитмена, которому удалось их примирить. Подчеркивая внезапное изменение самой его сущности, произошедшее на тридцать четвертом или тридцать пятом году жизни, он говорит: "Мы всегда ожидаем найти и находим различия между ранним и зрелым творчеством одного и того же человека... Но в случае с Уитменом (как и с Бальзаком ) за абсолютно ничтожными сочинениями сразу (и - по крайней мере в случае Уитмена - без практики или обучения) следуют страницы, на которых огненными письменами начертано: ВЕЧНАЯ ЖИЗНЬ. Страницы эти украшены не только шедеврами, но и такими жизненно важными изречениями, каких за всю историю рода человеческого появилось не больше десятка..."

Перехожу теперь к наблюдениям, которые кажутся мне особо интересными и значительными:

"По ходу наших с Уитменом бесед того времени он всегда отрицал возвышенный характер своих устремлений или своих стихов. Если верить его словам, они были простыми и обычными. Но, вдумываясь в эти слова и постигая их подлинный смысл, я приходил к выводу, что простое и обычное в его понимании включает идеальное и духовное".

Он сказал мне однажды (забыл, по какому поводу): "Я вообразил обычного человека в обычных обстоятельствах, чья жизнь тем не менее является великой и героической".

Прошу вас это запомнить! Мы вскоре к этому вернемся. Это колоссально важно.

"Он редко читал книги с какой-то определенной целью: чтение его было таким же (внешне) бессистемным, как и все, что он делал, - иными словами, у него не было вообще никакой системы.

Курсив мой (примеч автора).

Читал он только на английском, однако мне кажется, что он знал французский, немецкий и испанский гораздо лучше, чем желал признаваться. Если же принимать на веру его собственные слова, то он был почти полным невеждой в любом вопросе.

Возможно, нет человека, которому бы нравилось так много и не нравилось так мало, как Уолту Уитмену. Казалось, его очаровывало в природе все; казалось, ему нравились все виды и звуки как в доме, так и на открытом воздухе. Создавалось впечатление, что ему нравятся все люди (и я уверен, что они ему действительно нравились) - и мужчины, и женщины, и дети (хотя при мне он никогда не говорил, что ему кто-то нравится). И все, кто его знал, чувствовали, что они ему нравятся - и другие люди нравятся тоже...

Особенно он любил детей, а дети в свою очередь любили его и доверялись ему сразу.

Старые и молодые покорялись его обаянию, Которое нельзя описать - а если описать, так не поверит никто, кроме тех, кто знал его или лично, или по "Листьям травы". Лишь осознав это обаяние (скорее физиологическое, чем психологическое), можно разгадать тайну человека, который умел так воздействовать не только на людей благополучных, но и на больных и увечных.