Книжка-подушка

Любимая картина Богданова-Бельского «Дети за пианино». Не великая живопись, зато интересно разглядывать. Николаевский ампир в деревенской избе; кресло-корытце, пианино, зеркало-псише – все красного дерева с пламенем; лукошко, в которое, как грибы, собрана мелкая пластика из барского буфета – фарфор, подсвечники, кубки. Важнейшая деталь – год создания: 1918. Он, собственно, обозначает сюжет: избу уплотнили; в нее снесли награбленную из господского дома утварь, и теперь крестьянские дети осваивают непонятные вещи чужеродного дворянского обихода.

Две важнейшие культурные темы сразу: дети пробуют инструмент, девочка – мартышка и очки – робко извлекает звук, но мальчик уже готов переворачивать несуществующие, неведомые им обоим ноты; вторая культурная тема – другой мальчик перед зеркалом, наверное, впервые увидевший себя, впервые вглядывающийся, впервые осознающий, что такое отражение. Грядущий советский Веласкес. У зеркала тоже дебют, ему без малого лет сто, но никогда до этого оно не отражало пакли, торчащей из бревен. Эта пакля и, конечно, ампирная чашка с уже отколовшейся, валяющейся неподалеку ручкой – единственные следы драмы, максимально смягченной, которой, по сути, нет. Драма была раньше, когда грабили (и то не факт, что художник разделяет это мнение), а сейчас, считай, гармония.

Богданов-Бельский, сам из простых и всю жизнь любивший крестьянских детей, менее всего исполнен социального сарказма, и это, как ни странно, самое замечательное в его работе: при честно обозначенной гигантской дистанции между вещами и людьми нет практически никакого конфликта; пропасть есть, а конфликта нет. Мы верим, что пропасть преодолеют в один прыжок, и ведь, в самом деле, преодолеют.

Нет, конечно, сначала все загадят и засрут, половина этих вещей уйдет в утиль вместе с их бывшими и будущими хозяевами, но уже лет через десять оставшаяся половина начнет постепенно приживаться – у Машкова есть прекраснейшая картина, где советская ар-декошная королева сидит у ампирного туалета, и никакого тебе конфликта противоположностей, одно только единство. Советская культура очень быстро выбрала для себя дворянскую раму.

Одна и та же красная мебель – павловская, александровская, николаевская – кочевала по всей советской номенклатуре: у академика, у члена ЦК, у народной артистки всегда в ассортименте были прекрасные ампирные гарнитуры. Номенклатура менялась, ее сажали, ссылали, расстреливали, а мебель пребывала неизменной, переходила из дома в дом, из эпохи в эпоху. В юности мы над этим потешались и вообще любимым анекдотом была встреча Картера, Жискара д’Эстена и Брежнева, которые хвастались друг перед другом часами. Картер показал свои – от американских промышленников; Жискар д’Эстен свои – от французского дворянства, а Брежнев свои – «милому Пушкину от Вяземского». Они захватили и присвоили чужое, и портили его, не зная, как им пользоваться, и смотрелись не в свои зеркала, а оттуда торчала – хи-хи! – пакля.

Но, как выяснилось, это еще было далеко не худшее.

Та мебель больше не нужна, за ней теперь не охотятся. И в зеркала те нынче не смотрятся. И пакля больше не торчит. Не торчит пакля.

24 июля

Три дня, как уехал в Италию, зашел в фейсбук и ничего не понимаю. Любая речь состоит из подразумеваемого. Всякое утверждение начинается с отрицания. Иногда с нескольких отрицаний. Ни одного честного прямого высказывания, все криво, боком, обиняками. Озвучивается одно, имеется в виду другое, но цель у слов – совсем третья. И все отлично понимают друг друга. Вот где Византия-матушка. С чего начинается родина? – с этого.

1 августа

Это акация из парка виллы Медичи в Poggio a Caiano, где фреска Понтормо. Я неудачно снял акацию – не видно, что она вся в цвету. Старое дерево всегда прекрасно, но тут совсем невероятное зрелище: то, что осталось, не назовешь ни деревом, ни даже стволом, лица нет, есть только гримаса, одни мучительные корчи, но они исполнены цветения. Когда такое случается с людьми, это вызывает всеобщее порицание, и напрасно: не мудрено обольщать, будучи стройной березкой, а вот эдак не пробовали? Да еще зная, что в трех шагах, за стеной, вечно юная, как боги, фреска Понтормо.

8 августа

Потрясающий рассказ вдовы Павла Адельгейма о том, что батюшка, как за дитем малым, два дня ходил за своим убийцей, – успокаивал его истерики, искал его, пропавшего, по городу. «Когда судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке» – это про светских людей сказано. Отец Павел сам шел по следу за своей судьбой – за сумасшедшим с бритвою в руке.

20 августа