Книжка-подушка

Эх. Великие люди, истинные первопроходцы, всегда трагически опережают свое время.

17 августа

Очевидно, что государство не хочет и не будет окорачивать оскорбляющихся верующих: не для того оно растило, холило и лелеяло этого крокодила, чтобы сейчас вырвать ему зубы. Кому нужен крокодил без зубов? – он не страшит, а смешит.

Что из этого следует?

Из этого следует множество различных, весьма мрачных, даже апокалиптических выводов про жизнь на родине, но не они меня сейчас занимают. Меня занимает один конкретный сюжет. Понятно, что оскорбиться в религиозных чувствах можно по совершенно любому поводу. Оскорбление в глазах смотрящего. А значит, никакие произведения, выставленные для всеобщего обозрения, – в Третьяковской галерее, в Пушкинском музее, в Русском музее, в Эрмитаже – отныне не находятся в безопасности. Музейный статус больше ничего не значит. Госхран – тоже. Сила оскорбленных чувств верующих смыла все статусы в унитаз. И теперь туда может быть отправлена любая картина, абсолютно любая. Раму не тронут – кто ж покусится на святое? – а картины разрежут на части, свернут в трубочку и спустят воду.

Эта угроза тем более реальна, что с ноября полиция уходит из музеев, снимает охрану, нашли время.

Пиотровский думает об этом и пишет письмо, сегодня оно размещено на сайте Эрмитажа.

Письмо без адреса, крик городу и миру, сдавленный и политически продуманный так, чтобы возмутиться, но церковь не обидеть и государство не обидеть, и все же попрекнуть кое-кого за «неадекватность ухмылки». Впечатляет конкретный план: «Мы предлагаем музеям России срочно провести учения по защите режима работы экспозиций собственными силами с учетом того, что с ноября сего года полиция прекращает физическую охрану музеев». Живо представляешь предынфарктных бабушек-сиделиц с одышкой и артрозом, которые учатся заменять собой ушедшую из музеев полицию.

Поздно. Поздно писать такие письма.

Сегодня должно быть совершенно другое письмо – с предложением закрыть все музеи, вообще все. Предлагаю черновик.

Дорогая Власть!

Мы понимаем, что ты рассорилась с Западом и плодишь мракобесие, и пестуешь погромщиков. Мы понимаем, что они тебе нужны. Но ведь все заканчивается, все меняется, и Запад когда-нибудь станет другом, и погромщики стушуются, растворятся среди обывателей, как это уже не раз случалось, а знатные публицисты и даже спикеры церкви будут говорить совсем другое – не то, что сейчас, мы это многажды слышали, услышим еще. И единственное, что не станет другим, что навсегда исчезнет, это картины, скульптуры, все достояние музеев: его заново не сделаешь. Закрыть музеи – единственный сейчас выход.

В моем детстве была телепередача «Музыкальный киоск». Прекрасная ее ведущая с высокой прической и гордой спиной, когда заканчивалась программа, ставила на стол извещающую об этом табличку. Все новости рассказаны, соображения изложены, сюжеты исчерпаны, надо обозначить финал. Так и сейчас – осталось только поправить прическу и, распрямив спину, выставить табличку «Киоск закрыт».

20 августа

Невозможно читать о счастье, которое было у нас 19–21 августа 1991 года. Невозможно. Победил-то ГКЧП – разгромно, как ему не снилось в самом фантастическом сновидении. А мы все равно заворожены своей ностальгией. Какое великое было похудание, за два месяца удалось скинуть тридцать кг, и снова возникла талия и даже шея. Но назад вернулись все пятьдесят, вместо двух подбородков стало пять, и жопа уже лежит на земле, и одышка не дает ходить. И все равно: три счастливых дня было у меня, три счастливых дня.

25 августа

Много лет назад я знал одну артистку МХАТа – не великую артистку, но умную, остроумную женщину, которая после войны, играя уж не помню кого, длинной вереницей плелась за Синей птицей, но это в театре, а в свободное от работы время крутила роман с югославским послом как раз в тот год, когда у Сталина роман с Югославией кончился и народ каламбурил: Иосиф, брось Тито. Вышла у артистки с родиной асимметрия, за что ее арестовали и стали шить ей шпионаж в пользу Югославии. Артистка изумилась: «Алле! То, что мужчина и женщина делают друг с другом наедине, теперь называется шпионажем?» Но следователь не был расположен шутить, и артистке стало смешно: «Хорошо. Пишите! Я была югославской шпионкой, американской шпионкой, японской шпионкой, я Сталина хотела убить, мавзолей взорвать, памятник Ленину уничтожить!» Следователь аккуратно все записал, и артистка получила 20 лет.

Ровно столько же получил сегодня режиссер Сенцов и ровно за то же: за разговоры о взрыве памятника Ленину – подлинные или мнимые. Никто не был ни убит, ни ранен, никто не пострадал, в деле вообще нет жертв, есть только слова, произнесенные или не произнесенные Сенцовым. По мне, взорвать страшный памятник страшному Ленину – это благодеяние, которым государство, было дело, само занималось. Теперь передумало. Бывает. Но разве это повод давать за разговоры про взрыв памятника 20 лет, тем более – за разговоры артистов.