Книжка-подушка

Их осталось уже совсем немного – краснокирпичных модерновых домов, которыми когда-то славилась Москва, этот, построенный в 1914 году в Лефортово, сразу стал госпиталем, здесь царь с царицей и дочерьми навещали раненых, здесь в домовой церкви 26 марта 1915 года молилась вел. кн. Елизавета Федоровна, и память об этом жива. Память жива, а дом уничтожают прямо сейчас, хотя он на редкость хорошо сохранился, все крепкое, ладное, с родной арматурой, с оконными рамами, ручками, полами, стоит уже сто лет, и еще простояло бы столько же, но у строительной компании Мортон другие планы: она задумала возвести тут бизнес-центр, такая неожиданная свежая идея.

Спрашивать, куда смотрят милиция, мэрия, министерство культуры и др. высокодуховные инстанции, я не буду, надоело. Им и не справиться с Мортоном: не могут или не хотят, уже не интересно выяснять. Но ведь с недавних пор у нас появилась сила, перед которой все немеют. Где она, спрашивается? Где верующие, оскорбленные в своих чувствах? Или их оскорбляют только пиписки? И только пиписки возбуждают в них гражданские страсти?

В госпитале храм, который вот-вот сравняют с землей, – в последний раз дореволюционную церковь сносили в Москве в 1972 году. Не станет места, где молилась святая преподобномученица, такова жизнь. При чем здесь религиозные чувства? То ли дело нарисованные и слепленные гениталии, они – удар ниже пояса, плевок в душу, кровоточащие стигматы. А тут что? Тут построят прекрасный бизнес-центр, и милиция, мэрия, министерство культуры придут на открытие, и церковь придет, и окропит, и освятит, и изгонит, и дух вел. кн. Елизаветы Федоровны, еще сейчас витающий, ретируется оттуда навеки.

8 сентября

Ходил сегодня к врачу на умное компьютерное обследование. Врач посмотрел на меня изучающе и спросил: «У вас есть профессиональная бедность?» Я подумал: надо же, какой проницательный человек, глаз – алмаз, по виду я – срань и богема, типичная профессиональная бедность, но так вышло, случайно, в сущности, что последние четверть века зарабатываю консалтингом, а на лице это никак не отразилось – о, счастие, о, радость! Великий всевидящий доктор! И выражение какое чудесное – профессиональная бедность. Я, конечно, ослышался. Доктор сказал: профессиональная вредность. Он принял меня за шахтера.

11 сентября

В Петербурге все еще рассказывают про красавиц 1913 года, которые прошли через войну и блокаду, поседели и посидели – без этого никуда, а все равно в 80 выглядели на 50, всегда нарядней всех, всех розовей и выше и, главное, всех остроумнее, с шутками на грани фола. Красавицы эти давно ушли, а сейчас уходят те, кто застали их в своей юности, но все шутки живы и передаются внукам. Вчера слышал рассказ про даму уже крепко за 70, которая – талия рюмкой, юбка воланами, сумочка небрежно висит на руке – входит в автобус, и сзади военный, красивый, здоровенный, шепчет ей жарко: «Девушка, разрешите вас проводить»; а она, оборачиваясь: «Куда? В могилу?» Пока такое помнится, Петербург не сгинет, не умрет – есть в его танатосе что-то очень жизнеспособное.

13 сентября

Одна из любимых книг детства – Тютчев, изданный несколько десятилетий спустя после его смерти, – вот эта книжка небольшая томов премногих тяжелей. Там Денисьева в примечаниях еще называлась госпожой Д. Помимо великой лирики и политических стихов, прекрасных и трескучих, в ней был раздел, мною больше никогда не виданный, – собрание тютчевских бонмо, кем-то любовно сохраненных и записанных. Удивительное для начала XX века понимание поэта, после которого остаются не только стихи (проза, дневники, письма), но и городской фольклор, по определению не имеющий достоверного авторства. Я эти бонмо учил наизусть, как стихи, но и стихи сейчас не рискую цитировать по памяти, так что могу наврать. Про светского знакомого, который женился на даме, известной своей доступностью, Тютчев в той книжке, помнится, говорил: «Это подобно тому, как если б я купил Летний сад для того, чтобы в нем прогуляться». Какая-то совсем затонувшая Атлантида. Старик, по-старому шутивший, – отменно тонко и умно, что нынче несколько смешно.

15 сентября

С позорным опозданием узнал, что памятник св. Владимиру примеривают к Боровицкой площади. Это большая беда. На Боровицкой площади гадить нельзя. Она в Москве самая красивая. Больше у нас ничего не осталось. Там на воздушных путях двух голосов перекличка: Пашков дом и Кремль в напряженном собеседовании, которому 250 лет – оно для русской культуры вообще-то главное, уж простите за пафос. И что, теперь в этот диалог встрянет новодельный каменный дурак, прервет его, отрежет пути, съест воздух? На Боровицкой площади не должно быть преград, третий там лишний – вне зависимости от качества памятника и отношения к св. Владимиру. Вас здесь не стояло.

19 сентября