Книжная лавка

– В то утро я отпросился с работы, а Митч с Мисси не пошли в школу. Мы поехали в аэропорт на твоей машине. Решили все вместе встретить бабушку с дедушкой. Дети нарядились в маскарадные костюмы, они были вне себя от восторга. И ты тоже. – Он с грустью поглаживает мое колено. – Может, не стоит это говорить, но… Знаешь, Катарина, с того самого утра я больше ни разу не видел тебя такой счастливой.

Сквозь застекленные двери виден заснеженный двор. Я не помню, что произошло, но легко могу представить все до последней мелочи, даже костюмы детей. Мисси была принцессой, потому что Мисси всегда принцесса. Митч мог бы нарядиться бродягой или фокусником, машинистом поезда или даже ковбоем, его буйное воображение не знало пределов. Даже Майкл наверняка бы заразился праздничной суетой, и я бы уговорила его надеть костюм, совсем простенький. Я бы нарядила его во что-нибудь удобное и свободное, не стесняющее движений, – в костюм щенка, например. Коричневая кофта с капюшоном, на который я бы пришила большие уши из мягкого фетра, и обычные коричневые штаны с хвостиком, скроенным из той же ткани.

И себя я представляю очень четко – веселая, с раскрасневшимися от волнения щеками. По дороге в аэропорт я наверняка постоянно смотрелась в зеркало заднего вида и поправляла локоны, закрученные умелыми руками Линнеи.

Ларс сидел за рулем, насвистывал песенки, шутил с детьми. В тот день, наверное, было пасмурно, как и в реальном мире, но даже тучи не испортили бы нам праздничного настроения.

Вот мы подъезжаем к аэропорту, паркуемся, идем по терминалу. На нас поглядывают с улыбками, пассажиры подталкивают друг друга локтями, указывая на нарядных малышей. Мы сразу проходим к восемнадцатому выходу.

Именно около него я встречала родителей в реальном мире – всего пару дней назад.

– Они должны были пересесть на этот самолет в Лос-Анджелесе, – продолжает Ларс. – Рейс из Лос-Анджелеса прилетел по расписанию. Мы смотрели в окно, махали руками всем, кто спускался по трапу. Потом все пассажиры прошли в зал. Мы ждали до последнего. Ты сказала, что они, наверное, опоздали на рейс. И удивилась, что родители не предупредили нас по телефону.

– Да, – шепчу я. – Они бы обязательно позвонили.

Ларс кивает.

– У выхода стояла стюардесса, и мы подошли к ней с вопросами. Она отправила нас в справочное бюро. Там… там нас уже ждали. Мужчина и две женщины. Одна из женщин спросила: «Андерссоны? Мы пытались дозвониться, но вас уже не было дома. К сожалению, мы вынуждены сообщить вам, что самолет, на котором мистер и миссис Миллер летели из Гонолулу…»

Ларс умолкает на секунду.

– Ты знаешь, о чем они нам сообщили.

– Господи, неужели прямо перед детьми?

– Да, я тогда жутко разозлился. Они должны были отвести нас в сторонку или…

– И что… что дальше?

– А дальше все было плохо. Мы плакали. И ты, и дети, и я… – Ларс всплескивает руками. – Они были чудесные, Катарина. Я любил их как собственных родителей.

Он вновь замолкает, а я вспоминаю. Во время нашего телефонного разговора Ларс рассказал, что его не взяли в армию из-за больного сердца, и я гадала, как к этому отнесется отец. Но на самом деле папа не обратил бы внимания на такую мелочь. Я знаю, что Ларс бы очень понравился моим родителям, они бы сразу поняли, как крепко он меня любит, как мечтает о семье, а для них это самое главное. Ларс отнесся бы к ним точно так же.

– Мои родители давно умерли, и мне всегда казалось… Казалось, что Том и Клэр – это мой второй шанс.

Прежде я никогда такого не испытывала. Когда я была ребенком, подростком и молодой женщиной, когда у меня умирали домашние питомцы, родственники, друзья, ушедшие на войну, не говоря уж о том страшном дне, когда папа сказал, что умер братик, – каждый раз горе было огромным и непостижимым, но касалось оно только меня. И хотя я изредка бывала на похоронах, выражала соболезнования, писала утешительные письма, я никогда не задумывалась о чужих страданиях всерьез. Ведь можно было вернуться домой, разрыдаться и проплакать сутки напролет, мне не надо было держать себя в руках ради кого-то другого.

В той, настоящей жизни я вращаюсь в центре собственного мира. У меня есть родные и близкие, но в общем и целом я думаю только о себе: как мне устроить собственную жизнь, как справиться с переживаниями.

Здесь все иначе. Любовь куда сильнее горя. Даже оплакивая утрату родных, я должна думать о тех, кто рядом.

Беру Ларса за руку:

– Расскажи, если сможешь… Расскажи о похоронах.

Он пожимает плечами:

– Там не было… Ну, не было гробов. Только фотографии и цветы. Очень много фотографий и цветов, по правде говоря. Ты никак не могла остановиться.

– Потому что ничего другого у меня не осталось, – откликаюсь я, стараясь не думать о смысле собственных слов.