Книжник [The Scribe]

— Разве можно придумать лучший способ перерасти эти черты, чем пойти с нами по другим городам проповедовать Евангелие? Он научится смело разговаривать с незнакомцами.

Жаль, что Павел не поддержал таким же образом Иоанна Марка — но я не стал напоминать ему об этом. Оба юноши были чем–то похожи по складу, но Павел, казалось, упорно решил этого не замечать.

— Столкнувшись с преследованиями, он может смутиться еще больше. — И еще у меня не выходило из головы то, что рассказала Евника, но я не знал, насколько можно открыть это Павлу, не рискнув поставить ее в неудобное положение.

Павел твердо взглянул на меня. — Он моложе Иоанна Марка, зато покрепче в вере.

Опять этот сарказм. Я ощутил, как кровь бросилась мне в лицо, и с трудом удержал язык. Всякий раз, когда кто–нибудь вступал с Павлом в спор, это было обречено на заведомое поражение, в полемике ему не было равных. В нашем же случае это означало бы лишь сыпать соль на старые раны. В споре об Иоанне Марке пострадали бы мы оба.

Спустя несколько часов Павел заметил:

— Возможно, я несправедлив.

Возможно?

— Иоанн Марк с пользой употребил время, которое провел в Иерусалиме.

Какое–то время Павел хранил молчание, но я видел: его терзает наше несходство мнений.

— Пойдет ли Тимофей с нами или останется — в любом случае ему придется столкнуться с преследованиями, — наконец вымолвил он. — Может, с нами он будет в большей безопасности, чем дома. Кроме того, тут уже есть кому пасти церковь, Сила. От Тимофея будет куда больше пользы где–нибудь в другом месте.

Я понял, что мне все же придется высказать все свои опасения.

— Хоть он и замечательный юноша, Павел, у нас будут с ним одни неприятности. Ты же сам бывший фарисей. Ты так же прекрасно понимаешь, как и я, что ни один еврей его слушать не будет. Какая бы у него ни была здесь распрекрасная репутация, в любом другом месте они будут видеть в нем язычника — из–за отца. Тимофей не обрезан, поэтому нечист в их глазах. Мы с тобой оба согласились, что с людьми надо говорить понятным им способом. Как же можно брать его с нами? Его не пустят ни в одну синагогу! Ты не хуже меня знаешь, что если мы попытаемся провести его с собой, начнутся беспорядки. Если мы будем с Тимофеем, Благую Весть никто не услышит. Пусть он пообтешется здесь, уча язычников.

Павел прикусил губу, задумчиво прищурился:

— По–моему, надо напрямую выложить все Тимофею. Посмотрим, что он на это скажет.

Тимофей сам предложил решение.

— Так обрежьте меня. Тогда никто не сможет запретить мне ходить в синагогу.

Храбрость мальчика и его готовность преодолеть любое препятствие целиком и полностью склонили меня на его сторону. Павел все устроил, и через неделю, когда Тимофей выздоровел и был готов пуститься в путь, мы созвали церковных старейшин из Листры и Иконии. Все возложили руки на Тимофея и молились, чтобы Дух Святой наделил его дарами пророчества и руководителя. Его мать и бабушка плакали.

Я видел, как тяжело далось расставание обеим женщинам. Вместе они вырастили Тимофея в страхе Божьем, а теперь отдавали его Господу: это была их жертва благодарения Иисусу Христу. Тимофей служил им отрадой и утешением. Их любовь к Господу и Закону подготовила путь для того, чтобы все они с верой приняли Благую Весть.

— Бог пошлет тебя туда, куда Ему будет угодно, сын мой.

Тимофей выпрямился.

— Скажите отцу, что я буду продолжать молиться о нем, — голос его сорвался под напором чувств.

— Мы тоже, — Евника коснулась рукой его щеки. — Может быть, благодаря любви к тебе в один прекрасный день откроется его сердце.

Мы все надеялись. И молились.

* * *

Втроем мы путешествовали из города в город. Много часов провели у походных костров за разговорами об Иисусе. Я рассказывал Тимофею все, что знал сам, удивляясь, как ясно сохранилось в памяти учение Христа — это доказывало, что Святой Дух обновляет мой разум. Мы с Павлом проповедовали всегда и везде, при всякой возможности. Проповедовал и Тимофей, хотя порой так волновался, что при приближении к синагоге у него случалась рвота от нервного напряжения. Когда мы вместе трудились в Коринфе, я не раз замечал, что ему плохо, и позже слыхал от Павла, что даже после многих лет служения Тимофей все еще страдал желудком. Я уверен, что во многом такое недомогание было обусловлено его великой любовью к Ефесской пастве. Тимофей всегда до боли переживал за людей, вверенных его попечению, даже если это были волки в овечьей шкуре.

Однако я отвлекся.

Поначалу Тимофей просто стоял около нас, молчаливо поддерживая и вступая в разговор, только если ему задавали вопрос напрямую. В своих речах он обнаружил замечательную мудрость, дарованную ему Богом. Особенно он был полезен, когда надо было учить самых юных. Тогда как детей порой пугала горячность Павла и отталкивала моя серьезность, за Тимофеем они ходили по пятам. Мальчишки считали его храбрецом и бывалым путешественником, девочки — красавцем. Я посмеивался, видя, как они окружают его, сперва из любопытства, позже — из самого сердечного расположения.