Книжный на левом берегу Сены

— В работе над «Улиссом» Джойс стремился к серьезному эксперименту с новым, если не сказать абсолютно новаторским, литературным жанром — написал судья Вулси в пояснительной части и подробно перечислял все, что вызывает восхищение в романе.

— Но, насколько я понимаю, рассмотрение еще идет?

— Федеральный прокурор подает апелляцию, — пояснил Джойс, сохраняя удивительно ровный, почти безразличный тон. — Однако мистер Серф уверил меня, что судьи Лернед и Огастес Хэнды благожелательно настроены к нашей книге.

Нашей книге. Его и Серфа? Или его и моей?

— В любом случае я желаю вам всего самого наилучшего. — Сильвия говорила искренне, слова шли из самой глубины ее растаявшего любящего сердца.

— Ну-с, теперь расскажите, что новенького у вас.

— О, у нас тут все как всегда, правда, — зачастила Сильвия, не очень представляя себе, какими новостями нынешнего на редкость оживленного года стоит с ним поделиться; ей казалось, что теперь они едва знакомы. — Эрнест приезжает-уезжает, как за ним и водится, но у меня такое впечатление, что в их с Полиной союзе не все гладко. Мы с Адриенной подружились с Вальтером Беньямином и его юной подругой, фотографом Жизель Фройнд. Ах да, теперь у нас постоянно бывает Генри Миллер. Хотите верьте, хотите нет, а у него тот же литературный агент, что у Гертруды.

— Вы об этом минотавре Латинского квартала? — переспросил Джойс чуть громче, явно оживляясь. — Слышал, ее последняя книжка весьма ренегатского свойства, да и написана-то исключительно, чтобы подзаработать.

— Вы про «Автобиографию Элис Би Токлас»? Мне показалось, что она очень хороша. И потом, не все то ренегатство, что пользуется популярностью.

— Я ничего не имею против великих талантов, кто, претерпев великие страдания, приобретает популярность. Но специально менять свой стиль на потребу публике? — Он покачал головой в знак неодобрения.

— Не уверена, что она сделала именно это, — возразила Сильвия, задумавшись, впервые ли она решилась не согласиться с Джойсом в вопросе литературы, и притом так открыто. Правда, она не высказала своих подозрений, что читающая публика, пожалуй, уже вполне свыклась с прозой в свойственном Гертруде стиле — в котором писал и он сам. Их произведения уже не так ошеломляли и эпатировали, как в послевоенные годы. Видимо, наставала пора другим писателям потрясать основы. Взять, например, молодого Генри Миллера. Вместо всего этого она только заметила: — Допускаю, что в «Автобиографии» Гертруда, возможно, и правда несколько сгладила свой стиль, однако он по-прежнему узнаваем.

Джойс пожал плечами, потеряв к теме дальнейший интерес.

Они некоторое время помолчали, а потом он, словно очнувшись от мечтаний, огляделся и спросил:

— А где ваш Тедди?

— Умер в прошлом году.

— Мне очень жаль, мисс Бич. Я знаю, как вы любили его.

— Очень любила. Спасибо. — Сильвия с трудом сглотнула ком. Он всякий раз подкатывал к ее горлу, стоило кому-нибудь упомянуть верного маленького обитателя ее лавки.

— Кажется, нас покидает все, что мы любим.

Тут уже слезы подступили к самым глазам Сильвии, рискуя пролиться. Пожалуй, сейчас ей как никогда требуется эта чертова сигарета. Прошептав «Извините, я на минутку», Сильвия ринулась в заднюю комнатку и торопливо выдвинула ящик комода, где держала запасную пачку, отгоняя от себя страшную мысль, что та пуста, как ее карманы. Но — счастье! — она была почти полной. Сильвия торопливо прикурила и сделала глубокую затяжку, потом еще и еще, и за какую-то минуту выкурила всю сигарету. И вернулась в лавку, на ходу затягиваясь второй, но уже не так жадно. Джойс собрался уходить — он уже надел шляпу и оглядывался в поисках ясеневой трости, как будто не помнил, куда прислонил ее и куда прислонял ее все те годы после того, как лавка заняла это помещение больше десяти лет назад.

Трость нашлась, и, опершись на нее, Джойс взглянул здоровым глазом на Сильвию.

— Был рад повидаться, мисс Бич.

— Я тоже, мистер Джойс.

Кивнув, он направился к выходу, а Сильвия, наплевав на проклятые мигрени, еще час смолила сигареты одну за одной.

Спустя несколько дней посыльный на велосипеде доставил ей маленькую глиняную статуэтку — терьера, шею которого перехватывала красная ленточка с крошечным бронзовым колокольчиком, издававшим приветливый звон. Из приоткрытой пасти собачки торчала карточка. Сильвия поднесла ее к глазам. Сдерживая рыдания, она сквозь слезы пыталась прочитать нацарапанный почти неразборчивыми каракулями Джойса последний куплет из поэмы Теннисона In Memoriam:

Всегда мне в твердой вере быть,
Подчас в скорбях неодолимых,
Что лучше потерять любимых,
Чем вовсе в жизни не любить

[144].

— Повысил втрое? — Адриенна округлила глаза, отказываясь верить услышанному.