Книжный на левом берегу Сены

Что, если вместо французской книжной лавки в Америке я открою американскую книжную лавку тут, в Париже? Думается, многие здесь только приветствовали бы возможность читать в оригинале, а ни один магазин или библиотека таких изданий не предлагает. Сегодня утром Сильвия проснулась с этой мыслью, которая озарила ее, как если бы была ниспослана самими небесами, и целый день набиралась мужества, чтобы поделиться ею с Адриенной.

И вот, насладившись бесподобно приготовленной Адриенной жареной курицей с картофелем и розмарином, Сильвия почувствовала, что час настал.

Адриенна моргнула и расплылась в широкой улыбке.

— Oui! Великолепная мысль. К тому же ты сможешь остаться в Париже, — взволнованно воскликнула она.

От этих слов у Сильвии полегчало на душе, точно ее паруса вдруг наполнились попутным ветром.

— В Париже я как дома, — ответила она.

Шел август, и Адриенна уже не плакала каждый день по своей потере, более того, она снова посвящала всю себя лавке и своей обожаемой кухне и почти каждый вечер приглашала Сильвию на ужин. Они ели и читали, часами вели разговоры на серьезные художественные темы, как тогда, в музее д’Орсе, но временами сбивались на предметы более легкомысленные вроде недавно открывшейся в квартале confiserie[24].

— A я до сих пор больше всего люблю pâtes de fruit[25], — сказала Адриенна, вонзая зубы в вязкий желеобразный квадратик. И тут же, улыбаясь с полным ртом мармелада, прибавила: — Этот просто пальчики оближешь.

Сильвия надкусила пламенно-красный квадратик.

— Cerise[26]. — Она пожала плечами. — А по мне, так самая вкусная из сластей — сахарная вата. А еще лучше шоколад.

— Кстати, у Эйфелевой башни продают сахарную вату, вкуснее которой ты еще не пробовала!

Под вечер следующего дня, заперев лавку, они уже стояли у зеленой тележки продавца сладостей и вместе лакомились накрученным на палочку розовым облаком, размерами превосходившим голову любой из них, и, пока сахар таял у них на языках, разглядывали поразительное творение Гюстава Эйфеля.

— Она открылась за три года до моего рождения, — сказала Адриенна.

— А на верхушку ты когда-нибудь поднималась?

— Еще чего, по всем этим ступенькам? Благодарю покорно. Мое сердце сдастся уже к десятому этажу.

Сильвия не была уверена, намекает ли Адриенна на кое-какой лишний вес, набранный ею со дня их знакомства. Сильвии нравилось, как он округлил ее лицо и сделал пышнее роскошную грудь, к тому же ей приходилось по душе, что Адриенна так беззастенчиво наслаждается едой, в отличие от ее матери и многих других женщин, питавшихся точно птички, но ничего этого говорить она не собиралась.

— Брось, твое сердце наверняка куда крепче.

— Нет, я правда люблю долгие прогулки вроде тех, что мы совершали вокруг деревенского дома родителей, но там подъем был очень пологий. И посреди цветущих полей. Я всякий раз вынуждена присаживаться, когда поднимаюсь по той длинной лестнице к Сакре-Кёр на Монмартре.

— Долгие прогулки, да еще и вблизи родительского дома, как заманчиво это звучит.

— Когда-нибудь я обязательно свожу тебя туда. Вот увидишь, родителям ты понравишься. А ты полюбишь нашу собаку. Его зовут Мусс, и он, хоть размером и с медведя, добрейшая душа.

— Конечно, полюблю, — отозвалась Сильвия и поскорее набила рот следующей порцией воздушного лакомства, чтобы не ляпнуть лишнего или не расплыться в слишком радостной улыбке. Она еще не была до конца уверена в ответном чувстве Адриенны, но ощущала, что разумнее всего не торопить события и дать ей столько времени, сколько понадобится, чтобы оплакать Сюзанну.

Казалось, каждый вечер, который они проводили вместе, пролетал незаметно — он начинался в восемь, и, не успевали они и оглянуться, как уже была глубокая ночь. Возвращаясь с улицы Одеон, 7, Сильвия проходила несколько пустынных кварталов до своего отеля и всю дорогу курила, иногда до нее долетал звучный голос колокола церкви Сент-Этьен-дю-Мон, и Сильвия никогда не чувствовала одиночества — напротив, ее тело и душу до краев заполняли блюда Адриенны, ее идеи, ее голос, ее неповторимый аромат лаванды и оливкового масла. Она была полна Адриенной.

Она никогда не понимала, как Адриенне это удается, но та, как бы поздно ни легла накануне, неизменно появлялась у себя в лавке к девяти утра, бодрая и улыбающаяся. Сильвия же иногда притаскивалась не раньше одиннадцати, а Адриенна, укоризненно цокая языком, тут же нагружала ее какой-нибудь работой: написать пригласительные на очередные литературные чтения, расставить по порядку книги, подбить баланс банковского счета, распределить место на полках.