Книжный на левом берегу Сены

Тем утром, оглядывая свою лавку, Сильвия не испытала грусти, привычной в последние месяцы, когда ее преследовал страх потерять свое детище. Но… были здесь кое-какие предметы, расставание с которыми она пережила бы, решила Сильвия.

— Жюли, — сказала она, — как думаете, сколько теперь стоит рисунок Блейка?

Оторвавшись от гроссбуха, Жюли перевела на рисунок взгляд и подняла брови.

— Даже не знаю. Но… Что сказать, по мне это как продавать бабушкины жемчуга, ведь правда? Очень грустно, а деваться некуда. Возможно, когда-нибудь вы еще вернете его себе.

Итак, Сильвия начала составлять каталог статей, рисунков и рукописей, с которыми она согласна была расстаться, чтобы поддержать лавку на плаву. «Если в Друзья запишется достаточно народу, — сказала она себе, — я остановлю распродажу. Но лучше все же подготовиться». Больнее всего оказалось включать в каталог предметы, с первых дней присутствовавшие в лавке, например автографы Уитмена и рисунки Блейка. И столь же непросто ей далось решение внести в каталог кое-что связанное с Джойсом, что, по ее мнению, несомненно привлекло бы интерес покупателей: ранний черновик «Портрета», который тогда еще назывался «Герой Стивен», и письмо-протест, подписанное столькими видными литераторами и мыслителями — даже самим Альбертом Эйнштейном! Она до сих пор не могла поверить, что он оставил здесь свой автограф — в защиту «Улисса» и против пиратства Сэмюэла Рота.

Когда молва о Друзьях «Шекспира и компании» распространилась, во многом благодаря статье, написанной Джанет Фланнер для «Нью-йоркера», предложения помощи посыпались со всех сторон. Более того, из Америки Сильвии написала Мэриан Уиллард — одна из ее любимейших постоянных клиенток в 1920-х — с предложением открыть нью-йоркское отделение Друзей. До смешного предсказуемый факт, подумала Сильвия: американскими Друзьями стали в основном женщины, которые выписывали щедрые чеки со своих солидных банковских счетов, тогда как Друзьями с французской стороны были сплошь мужчины или супружеские пары, платившие по триста франков за двухлетнее членство.

Хотя отклики внушали большие надежды, Сильвия не остановила распродажу. В первую же неделю, как она разослала свой каталог, откликнулась Брайхер, написав, что покупает рисунок Блейка за тысячу долларов «при условии, что он останется висеть на своем законном месте на стене», и Сильвия так смеялась от удивления и благодарности, что почти заплакала.

Тем более разительный контраст составило письмо от Джойса.

Моя дорогая мисс Бич!

До меня дошли вести, что Вы намерены продать бумаги, которые я годами преподносил вам в подарок. Хотя я никогда не осмелился бы утверждать, что они Вам не принадлежат и Вы не вольны поступать с ними по своему усмотрению, позвольте все же заметить Вам, что мне больно осознавать, до какой крайности дошел мой любимый издатель. И честно говоря, я никогда не собирался являть свои ранние черновики миру — только подумайте, какой конфуз меня постигнет.

Искренне Ваш,

Джеймс Джойс

Поскольку Джойс написал ей письмо из своих хором в Седьмом округе вместо того, чтобы прийти и лично высказать свое требование, Сильвия заключила, что он и вправду не считал подаренные черновики принадлежащими ей, но гордость не позволила ему заявить ей это в глаза. Она ожидала, что в ней поднимется знакомая волна злости на его попытку навязать ей чувство вины, но злость не приходила, и Сильвия понадеялась, что рана на ее сердце потихоньку затягивается. Такова и была ее цель — не испытывать к Джеймсу Джойсу никаких чувств. Или хотя бы не испытывать жгучей злости.

Между тем сама по себе распродажа старых предметов и документов вкупе с новым начинанием вносили некую ясность — Сильвии казалось, что «Шекспира и компанию» можно воссоздать заново, что она закрывает одну славную книгу и принимается за следующую.

Обильные весенние дожди затопили город. Уровень воды в Сене угрожающе повысился, и бывали дни, когда улица Одеон почти превращалась в реку, чьи воды неслись от театра вниз к перекрестку, напоминавшему теперь городской пруд с проплывающими по нему столиками и стульями. Когда наконец-то показалось солнце и, наверстывая упущенное, принялось поджаривать насквозь промокший город, Сильвия смогла возобновить свои долгие прогулки по просторным парижским паркам и садам, что целительно действовало на ее мигрени и болезненные месячные, которыми она в последнее время маялась.