Молва и правда распространилась быстро. Те же газеты, что освещали ход написания «Улисса», а затем перипетии его публикации Сильвией, этой осенью полнились догадками о том, где сейчас композитор, поставляя пищу для сплетен и любопытства во все парижские кафе и бары.
Даже Сильвия, его добровольный рекламный агент и хранитель корреспонденции, получала лишь крупицы драгоценной информации из первых рук. Поначалу она с удовольствием передавала слухи и поддерживала общий интерес к Антейлу. Но чем дальше катилась осень навстречу зимним холодам, тем более неприятный оборот принимали обсуждения.
Это уже был перебор, слишком много всего на нее навалилось. Близился к завершению 1925 год, а Сильвия чувствовала, что ее силы на пределе, как в конце 1921-го, когда она сбивалась с ног с бесконечными правками гранок и подписками на «Улисса». Вдобавок к причудам Антейла ей приходилось тащить воз повседневных дел Джойса: вести бухгалтерию, планировать следующие издания, контролировать перевод романа на другие языки, следить за счетами его врачей и договариваться об их визитах, выслушивать его брюзжание насчет нового произведения, потому что даже Эзра Паунд, похоже, не слишком жаловал его «Неоконченный труд». Не так давно возникли еще проблемы: некий Сэмюэл Рот из Нью-Йорка, как выяснилось, наладил в Америке выпуск пиратского издания «Улисса» по частям и обещал вскоре издать полный текст романа. А у дочери Джойса Лючии, мечтавшей танцевать и недавно поступившей в студию, которой она восхищалась, появились странности в поведении, что дало ее родителям повод для бесконечных споров, как обеспечить ей лучший уход.
В довершение этой кутерьмы дел и забот Сильвия еще пыталась последовать совету Адриенны и выкроить время для одной своей заветной мечты: устроить ретроспективную выставку Уолта Уитмена, представив авторские черновики, первые и последующие издания, фотография, портреты, письма и прочее. В кои-то веки личная переписка Сильвии с потомками друзей и покровителей выдающегося поэта, не говоря уже о нескольких музеях, хранивших связанные с ним экспонаты, по темпам и напряженности обогнала ее переписку по делам Джойса. А может, Сильвия просто позволяла той накапливаться, пока занималась выставкой. Сам Джойс, будучи великим поклонником Уитмена, всей душой поддерживал начинание Сильвии и предлагал всю свою поддержку, на какую был способен. И появляясь в лавке, даже начал здороваться с Сильвией строкой из Уитмена: «О капитан! Мой капитан!»[120]
Одним бодрящим осенним утром, вскоре после того, как Элинор поймали на магазинной краже, Сильвия составляла описания экспонатов для выставки, а ее мать с Мюсрин обслуживали клиентов, расставляли по полкам книги и наводили порядок в торговом зале, когда в лавку пришла Жюли с маленькой Амели. Вид у Жюли был такой несчастный, что Сильвия сразу подумала о Мишеле в тревоге за его душевное состояние. Это надрывающий душу роман Вирджинии Вулф «Миссис Дэллоуэй» навел ее на мрачные мысли о симпатичном мяснике: уж очень он походил на персонажа Вулф — надломленного Великой войной Септимуса Уоррена Смита. Жюли обычно избегала подобных разговоров, но на сей раз Сильвия решилась затронуть запретный вопрос и, отведя ее в библиотечную секцию, произнесла:
— Вы в порядке, Жюли? А как Мишель?
На глазах Жюли блеснули слезы, она пыталась проглотить тяжелый ком в горле, не в силах вымолвить ни слова. Амели играла с ее локоном и что-то лепетала.
Сильвия слегка притронулась к руке Жюли.
— Есть люди, понимающие, через что ему пришлось пройти, и, возможно, они сумели бы облегчить его страдания.
Жюли откашлялась и хрипло ответила:
— Он ни за что не согласится на психоанализ. Он считает, они все шарлатаны.
Жюли, как поняла Сильвия, не разделяла мнения Мишеля и уверяла, что уже не раз пыталась уговорить его показаться специалисту.
— На сегодня лучшим противоядием от кошмаров ему служит поэзия.