Книжный в сердце Парижа

Он делает большой глоток. К счастью, этот вопрос не требует ответа. Джон сам уже все решил. Он решил, что ответ отрицательный. Он вещает, что слово Господне кристально ясно и настолько просто, что на протяжении веков его истолковывали неверно. Уж он-то знает, ведь он сам не так давно обратился в веру. Я пытаюсь спросить, что же его заставило уверовать, но Оушен толкает меня локтем.

– Не обращай внимания, – шепчет она.

Джон меня не услышал. Он слишком увлечен своей речью.

– Ну чего вы там застыли, пейте! – восклицает он, передавая бутылку. – Так на чем я остановился? Ах да. Так вот: если раньше мне хотелось рассказать вам о том, что я был женат, то теперь уже не хочется. Это, между прочим, Виктор, из-за тебя. Давайте уже помолчим, потому что у дикарей так водится: говорить много, но при этом ничего не сказать. Давайте не будем углубляться в дебри, оставим рассказы в покое, не будем ничего передавать потомкам. Давайте вообще перестанем читать! Когда ты достигнешь моего возраста, Вик, то поймешь, какой багаж тебе придется нести. И это не значит, что ты сможешь сдать его в камеру хранения и уйти. Нет, дорогой, этот груз будет с тобой всегда.

Бутылка вернулась к нему.

– Ты был женат? – Я спрашиваю не для того, чтобы оживить дискуссию, а потому, что знаю, каково это – хотеть что-то сказать, когда тебя никто не слушает.

– Да, на Мелани. – Он грустнеет. – И она ушла. Я не заслужил такого. Это было… Это было для меня слишком, вот и все.

Неожиданно Джон встает, делает несколько неопределенных шагов по кругу, и я замечаю, что он хромает. Он лезет в чемодан, на котором сидел, и достает еще одну бутылку. У него на лице написано такое страдание, что мне хочется его обнять. Он садится, пытаясь открыть ее. Это одна из тех бутылок с завинчивающейся крышкой.

– А ты что делаешь в Париже? – спрашивает он меня. – Выглядишь испуганной.

– Все из-за моей тети.

Я пытаюсь объясниться, используя как можно меньше слов. Все смотрят на меня, пот стекает по спине, так что блузка прилипает к коже. Английский моментально вылетает у меня из головы.

Едва Джон слышит имя моей тети, его осеняет. С волнением участника телевикторины он называет ее фамилию:

– Вилла Вивьен.

Я делаю глоток и задерживаю дыхание: напиток обжигает мне горло.

– Мы не виделись с ней много лет, – говорит он, тщательно подбирая слова. – После того как Мелани ушла, я несколько месяцев гостил в ее доме, она поставила меня на ноги.

Гостил в ее доме?

– Ты знаешь ее адрес? – спрашивает Виктор.

– Рю Принцесс, двенадцать, – отвечает он не задумываясь. – Как я могу забыть?

Все мое тело напряглось. Я ликую: значит, она не сменила адрес! Впервые с моего приезда дела налаживаются. Если она не появится завтра утром, я знаю, где ее искать.

Мы возвращаемся в «Шекспира и компанию» к трем часам ночи. Так допоздна я не засиживалась со времен лицея. Юлия и Бен держатся за руки, Оушен едва волочит ноги – похоже, она уже спит.

Оушен занимает диван в фортепианном зале на втором этаже, рядом с библиотекой. Бену и Юлии достается кабинет – отделенная от библиотеки небольшая комнатка на втором этаже, с ванной и ключом.

– А мы устроимся здесь, – говорит Виктор, взбираясь на диванчик в детской зоне на втором этаже рядом с лестницей, чтобы вытащить из ниши за занавеской два поролоновых матраса. – Положим их на пол.

Прямо на пол? Значит, он не врал. Я вспоминаю первую и единственную ночь, проведенную в нейлоновой палатке бойскаутов. Несмотря на исходящий от ног запах, я была счастлива. В походе за грибами мы помечали стволы деревьев швейцарским ножом, чтобы не сбиться с пути. Вечером мы жарили на костре воздушный зефир, а скаут-лидер рассказывал нам истории американских индейцев. Я уже было почувствовала себя кабскаутом[36], но родители забрали меня: им стало известно, что одного из старших мальчиков укусила гадюка. Никогда мне не стать Волчонком. Никогда я не научусь строить дом на сваях, не освою ни одной из уже таких желанных специальностей[37] – повара, астронома, актрисы, переводчика или гида по побережью, и не видать мне значка на униформе.

В этом заснувшем крепким сном магазине, больше похожем на игрушку викторианской эпохи, нет ни медведей, ни змей. В худшем случае – пара библиотечных мышей. Но мне приятно думать, что это мой реванш. Моя первая в жизни ночь приключений.