Код бикини (СИ)

- И где же она сейчас? Не может быть, чтобы она тебя бросила. Таких мужчин не бросают.

- Она недалеко отсюда, - Матиас показал рукой в сторону клонящегося к закату солнца. - Зимой сорок пятого танки Жукова с юга вышли к Балтике. Русские рвались к Берлину и за две недели прошли, точнее сожгли всю Померанию. Обороной командовал Гиммлер, и он запретил эвакуацию... Она сгорела в амбаре с зерном вместе с другими женщинами и детьми, куда их загнали советские солдаты.

Он замолчал. Порывы ветра доносили с моря клочья тумана и скандальную разноголосицу чаек.

- В войне не бывает победителей, - снова заговорил Матиас. - Если людоед ломает хребет палачу, это не означает наступления эры добра и справедливости.

- Выходит, обычные люди - жертвы войны, а виноваты в ней лишь правители?

- Глупо винить правителей. Люди всегда виноваты сами.

- Чем же?

- Тем, что без конца нарушают вторую заповедь божью - не сотвори себе кумира. Люди с удовольствием сбиваются в стадо и, верноподданно блея, идут вслед за александрами македонскими, чингисханами, наполеонами, гитлерами, сталиными... И никак не могут понять, что любое стадо пасут лишь для того, чтобы откормить его для убоя.

- Не каждый может стать героем.

- Зато почти каждый может стать подлецом. При известных обстоятельствах.

- Не будь таким жестоким к людям, Матюша.

- Матюша? - улыбнулся Матиас. - Тогда уж лучше Матц.

- Так тебя пусть твои фройляйн называют.

- Нет у меня никаких фройляйн, - Матиас наклонился и потерся

носом о мой лоб. - Я же сказал, что ты моя возлюбленная.

Уже совсем стемнело, когда мы порознь вернулись на пароход. За ужином Фокин заметил, что у меня нездоровый вид. Я сослалась на головную боль, демонстративно выпила таблетку анальгина и, не прикоснувшись к еде, ушла к себе. Матиас пришел через час. В ту ночь он был как-то особенно нежен, не острил, не ерничал, не говорил парадоксами. Я выпроводила его перед самым завтраком совершенно обессиленная.

Мы пришли в Росток промозглым октябрьским днем. Переводчиков и журналистов разделили для инструктажа. Нас инструктировал Фокин. Он был краток. Перегрузка оборудования в эшелон должна была занять трое суток. Фокин выдал нам бронь в местную гостиницу, небольшие суточные и велел поодиночке по городу не шляться, особенно ночью. Через полчаса мы сошли на берег в районе Варновкаи - набережной реки Варнов.

Наша гостиница находилась в Лихтенхагене, в двух километрах от Варнемюнде - всего одна станция на электричке. Когда я думала об этом, у меня холодели ладони и начинало гулко биться сердце. Я отчаянно трусила. Мне хотелось только одного - чтобы этого каземата уже не было, чтобы его взорвали, сровняли с землей и навечно похоронили это проклятое золото.

После инструктажа вся переводческая компания решила погулять по городу, но я снова сослалась на мигрень, а Матиас заявил, что должен срочно подготовить для своей газеты материал о прибытии парохода в Росток. Проходя мимо меня, он быстро шепнул мне в ухо 'сорок четыре'.

На фоне тесноты и постоянных конспиративных ухищрений на корабле, гостиница казалась воплощением роскоши и свободы. Номера были одноместными, и нужно было лишь выбрать момент, чтобы проникнуть друг к другу незамеченными. Еще на пароходе мы приспособились оставлять дверь незапертой и входить без стука. Вот и сейчас я не спеша прошла по коридору, оглянулась и толкнула дверь сорок четвертого номера. Из-за приоткрытой шторы мы с Матиасом видели, как толпа переводчиков и журналистов, шумно переговариваясь на всех языках мира, двинулась по набережной.

Часам к четырем утра у Матиаса уже не оставалось никаких сил. Лежа ничком на кровати, он дышал во сне глубоко и ровно, как хорошо отлаженный, прошедший технический уход механизм. Я выскользнула из постели, нежно поцеловала его в заросшую рыжеватым пухом задницу и бесшумно закрыла за собой дверь.

У себя в номере я переоделась и выбралась на сырую от густого тумана улицу. Около получаса я шла по постепенно сужающейся косе, пока в предутреннем полумраке не увидела знакомую рощу между дюнами и очертания разрушенной батареи. Место оставалось заброшенным, только деревья стали выше - у посеченных осколками сосен отросли новые вершины. Вышка покосилась и, казалось, была готова вот-вот упасть. Дорожка заросла лещиной, кое-где в траве змеилась покрытая росой ржавая колючая проволока. Я огляделась и нырнула под густые ветви. Место, где раньше была тропа, можно было узнать по разросшимся розеткам подорожника. С бьющимся сердцем я обогнула посеревшую от осенних дождей дюну и увидела развалины каземата. Серая кисея тумана висела над покрытым черным лишайником бетонным монолитом дота.