Код бикини (СИ)

За окном поезда летели серые струи мокрого снега. У опущенных шлагбаумов стояли вереницы покрытых обледенелой грязью грузовиков. Мглистое небо низко висело над раскисшими полями.

- Теперь понятно, почему ты с мужиками не встречаешься, - задумчиво сказала Грета, глядя за окно. - Ты - однолюбка.

- Я не однолюбка, - возразила я. - Просто мне больше не встретился такой, как Матиас. А другого мне не надо.

В Дубне было тихо. За потускневшей медью соснового бора густо парила свинцовая волжская вода. К площади у дворца культуры 'Мир' вели две параллельные аллеи. Вдоль асфальтовых дорожек на двуногих опорах из стального швеллера были установлены мозаичные портреты. Издали эта импровизированная галерея под открытым небом напоминала 'аллею героев' в каком-нибудь пионерлагере, уставленную не по-детски гневными ликами Павлика Морозова и других юных патриотов, совершивших замечательные подвиги. Выставка ошеломляла. Ее устроители проявили недюжинный художественный вкус. Чайковский соседствовал с Зоей Космодемьянской и Максимом Горьким, а Лев Толстой помещался между Дмитрием Шостаковичем и Галиной Улановой. В углу каждой работы можно было разглядеть подпись: 'Н.Х.Леже'. Из-за небольшой ширины дорожки портреты приходилось разглядывать чуть ли не в упор, и мозаичные лики творцов эпохи дробились на разноцветные кусочки, не желая сливаться воедино. Порывы ветра швыряли порции мокрого снега на шершавые, набухшие влагой плиты. Грязная жижа текла по невозмутимым керамическим лицам.

Ко входу в аллею подкатил короткий черный кортеж. Из головной машины выскочили охранники с зонтами и распахнули двери тяжелой, забрызганной грязью 'Чайки'. Чиновник из местных подал руку, помогая выйти из машины статной, дорого одетой Екатерине Фурцевой и невысокой, с гладко зачесанными на прямой пробор волосами, похожей на крестьянку Наде Леже.

Сопровождаемые свитой дамы двинулись сквозь строй портретов. Они шли рядом, но держались отчужденно, словно были не вместе. У Фурцевой было непроницаемое лицо. Она глядела прямо перед собой, едва обращая внимание на мозаичные панно по сторонам дорожки. Надя выглядела подавленной. Она растерянно поворачивала голову, мимолетно касаясь то одного, то другого портрета, словно пытаясь защитить их от снега и ветра.

Пройдя аллею до конца, группа скрылась в дверях дворца культуры. Мы с Гретой, прикрываясь от ветра зонтом, заняли позицию между колоннами. Ждать нам пришлось недолго. Высокие двери снова раскрылись, и из них быстрым шагом вышла Фурцева, задевая едва поспевающих за ней охранников разлетающимися полами плаща. Следом вразнобой потянулась свита. Дородная женщина в двубортном, почти мужском костюме - очевидно директор дворца культуры, как бы оправдываясь, что-то горячо втолковывала расстроенной Наде.

Я вынырнула из-под зонтика навстречу Леже. Надя подняла круглое опечаленное лицо с вертикальной складкой на переносице. Цепкой памяти художницы хватило нескольких секунд чтобы меня узнать.

- Кого я вижу! - воскликнула она, светлея лицом. - Какими судьбами, милая татушница?

Леже крепко обняла меня и нетерпеливым движением отмахнулась от наседавшей на нее директрисы. Та зябко передернула плечами и вернулась в здание.

- Как я рада видеть тебя, - Надя разжала объятия и пристально разглядывала меня. - Меня так расстроили сегодня. Вот погляди, что они сделали с моими работами, - Леже обвела рукой аллею. - А ведь это дети мои. Других-то у меня нет... Знаешь, что? - Надя оглянулась на подходящую к 'Чайке' Фурцеву. - Я сейчас должна идти. Но ты приходи ко мне завтра в гостиницу 'Москва'. Я предупрежу, тебя пропустят. Договорились?

Надя сжала на секунду мои запястья и заспешила по мокрой аллее, не глядя на набухшие влагой мозаики.

- Зачем она подарила свои работы этим козлам, старая дура? - Грета, сидя у окна электрички, сжимала кулаки от злости.

- Не такие уж они и козлы, - возразила я. - Они большие мастера пропаганды. Готовы использовать любого лояльного к ним известного иностранца, будь то художник, ученый или просто популярный говорун из телевизора - таких обычно называют 'международными экспертами'. Их система нуждается в непрерывной легитимизации, требует постоянного прикрытия, как любое вранье.

- Любое вранье рано или поздно выплывает наружу! - как всегда в минуты волнения на Грету накатывала пафосная волна.

- Выплывает, - согласилась я. - И в Венгрии выплывало в пятьдесят шестом, и в Чехословакии в шестьдесят восьмом. Но для таких случаев у них есть танки...

Грета замолчала и больше не проронила ни слова до самого дома. Я видела, что мокрые, исхлестанные серым снегом, униженные портреты, 'переданные художницей Леже в дар советскому народу' были для нее чем-то большим, чем привычное проявление хамского чиновного равнодушия. Никогда не знаешь, какое именно событие текущей жизни станет для тебя завершающим мазком или, если угодно, последним мозаичным камушком, превращающим разрозненные сгустки окружающей мерзости в цельный тошнотворный портрет Системы.