Код человеческий

– В свое время к нам нельзя было попасть по собственной инициативе. Для обывателя Улей не существовал, в новостях о нем не сообщали, в газетах не светили, секретность опять же… Среди преподавателей существовала прослойка наиболее опытных, сильных. Они разыскивали новых учеников, прощупывая детей в школах, на улицах или, как в твоем случае, на периферии, в поселениях беженцев. Там, замечу, самый первосортный материал – детки чистые, не тронутые мегаполисной гнилью, нервы у них звучат звонко, как серебряные струны. Так вот, понравившихся отмечали, отслеживали, сколько нужно, а затем забирали в институт. Или не забирали. Собственно, прозвище «покупатели» оттуда и пошло. Золотое времечко было… Я смотрел личное дело, тебя приметили в пятилетнем возрасте – неудивительно, что плохо помнишь первый контакт. Впрочем, ты, Чижик, уже тогда стал представителем вымирающей породы «купленных» детей. Через год после нашего знакомства практику закрытой вербовки прекратили и стали набирать курсантов по результатам открытых экзаменов. Улей стал заложником практической потребности в Нервах-криминалистах. О том, кто такие Нервы в глобальном смысле, в горячке позабыли преступность, особенно в Молчановке, требовала не считаться ни с чем. Людей со средними способностями до уровня «нюхача» подтянуть ведь всегда можно, причем заморачиваться с возрастом не нужно – брали хоть тридцатилетних.

– Открытый набор, – продолжил после паузы профессор, – породил огромный процент шлака, многим курсантам не удавалось привить элементарные навыки психозрения, НКО утратило смысл. Конечно, все случилось не сразу и не вдруг, но перспектива размывания профессии и упадка Улья отчетливо увиделась преподавателям, когда первый «открытый» курс провалил экзамены по базовым дисциплинам. Дальше – больше… До грустных событий настоящего дня оставалось еще немало времени, Чижик. Никто из стариков не хотел верить в вырождение породы. Мы считали, что хоть малый процент настоящих нервов, но всегда подготовим, а остальные найдут себе применение обычными следователями, криминалистами. Каким же было наше удивление, когда масса «шлака» начала искривлять реальность сообразно своей сущности! Она начала давить нас, ей непонятных, а значит, чужих, и менять курс Улья! Прекрасно помню день поступления на службу в институт человека, весьма далекого от невербалки. Он очень старался, вникал в НКО, но без толку. Однако человек остался на кафедре криминалистики.

– Ректор, – с грустью подытожил Кремов.

– Как-то быстро свернули шею прежнему Улью. Институт перешел на выпуск болванов, не смыслящих ничего в нашем древнем ремесле. Теперь мы для них «аналог», а они – «цифровой мейнстрим»! Осталось закрепить переворот де-юре.

– Каким образом?

– Выпускники, начиная с нынешнего второго курса, будут получать дипломы «операторов нейронных машин», а срок обучения сократят до трех лет! – саркастично усмехнулся профессор.

– Какой бред! – возмутился Игорь. – Выходит, конец?

– Точно, конец, – устало откликнулся Казимиров, – меня держит лишь пара учеников. Талантливые! Мальчик и девочка. Она постарше, Лара. Он – совсем еще ребенок, Ваня Родионов. Хочу тебя подтянуть к его воспитанию попозже.

Меня здесь беспокоит кое-что еще. Приезжал намедни в Улей некий функционер из-за реки, зачем-то разыскивал живых Нервов. Это не удивительно, на нас пока сохраняется стабильный спрос, но уровень гостя больно высок! Странно. Я не согласился сотрудничать, но не уверен, что из россыпи обнищавших Нервов он не подберет кого-то еще. Такие дела нынче, нас приуськивают, как бездомных собачонок. Помнишь, до революции «Монсанье» такие бегали по Защекинску стаями?

Кремов молча шел рядом с учителем, переваривая тоскливые новости. Конечно, он подозревал и прежде, что дела совсем плохи: невербалку давно разгромили, руководство взяло промегаполисный курс, но к бесконечной череде оплеух уже привыкли, и, казалось, возня может затянуться надолго, во всяком случае, ее финал сокрыт под пеленой необозримого будущего. Ан нет, больному резко сделалось хуже, и редкие сочувствующие и бестолковая массовка уже уверенно хлопочут о цветах на надгробие. Осечка исключена.

Так всегда бывает, когда во что-то не можешь поверить из принципа. Вялотекущее угасание словно консервирует статус-кво, при котором обреченный пусть на смертном одре, но жив, к нему можно прикоснуться, поговорить. Когда же давно предсказанный конец все-таки наступает, нас передергивает, будто от неожиданности.

Учителя жалко, ему наверняка готовят увольнение, хоть он и живет еще мыслями о каких-то способных детях. Игорь судорожно сглотнул.

– Ты не сдашься? – вдруг произнес Евгений Митрофанович. – Ведь так?

– Конечно, – с мрачной уверенностью ответил Кремов.

Глава 39