Код Независимости

Елена проходила мимо милой какой-то церквушки, маленькой и во множестве крестов. Солнце вечернее весело прыгало по золоченым маковкам, обвивало кресты и отражало всю эту красоту в канале.

Елена невольно остановилась и облокотилась на металлическую ограду, шершавую, чуть оржавевшую и прохладную. Она рассматривала волнистое отражение церкви в темной воде канала и ощущала в этой мистической картине печальность своей жизни. Только вот в жизни этой не случилось самого важного, чтобы она могла отразиться в ком-то или чем-то полной своей статью. И отмечены были бы ее красота и простота в этом отражении, может быть чьих-то глаз. Сейчас она видела и свое отражение в канале, но оно казалось сгорбленным и лишним, будто прилепленной ненужной деталью к красоте маковок чужой какой-то рукой.

Елена вздохнула, выпрямилась и пропала из вод канала. А церквушка осталась, и солнце с прыгающими лучами — тоже.

Лена не знала, что с ней вдруг случилось такое, но она вырвала телефон из брюха сумки и тут же нажала нужную кнопку соединения.

— Прости, дорогая, это я…

На том конце явно удивились этому “Прости”. И Елена охотно подтвердила:

— Окаянство мое прости.

А потом повеселевшая Лена долго и живо говорила о краже из автомобилей во дворе. И её явное громкое сочувствие вызвало радость у соседей.

Еще бы! “Фифа” заговорила.

И Елена потом долго беседовала с Валентиной о ее внуке, у которого вылез первый зуб. И что она купила уже ему серебряную ложечку “на зубок”. Елена всё удивлялась познаниям Валентины в народных обычаях.

Валентина пренебрежительно махнула рукой:

— Это все знают!

— А вот я не знала, — вздохнула без всякого притворства Елена.

— Теперь знаешь! — успокоила ее Валентина.

Елене очень хотелось спросить у Вали, не знает ли она, что за церквушка такая распрекрасная там на канале.

Но она вдруг поняла, что не надо этого делать, потому что опять дышал ей в лицо её нелегальный талант окаянства. И чтобы не впасть в ступор, она потеплее улыбнулась Валентине и поспешила домой.

И уже сидя у телевизора, она положила приветливо телефон к себе на подушку.

Ступор отступил. И она будет ждать звонка. От кого-нибудь, кому она хоть как-то интересна.

А в свободное от ожидания время, пойдет на канал и постоит там, примеряя свое отражение к отражению маковок. И постояла так недолго. В молчании. Там ее нелегальный талант показался ей уместным и сильно необходимым. Похоже это было на чью-то настоящую жизнь.

Стеганая тетрадь,

15 февраля 2022

Да

Когда сквозняк страха проносился по дому, она хваталась за шариковую обыкновенную ручку как за спасательный круг, брошенный ей чьей-то сильной и доброй рукой.

Она хватала эту копеечную ручку и начинала писать, буквочки и фразы из них, и слова всякие, изящные и стройные. Они выстраивались по ее желанию в сочиненные и сложно сочиненные предложения, которые торопливо вырывали ее из подлого подвоха страхов, которые постепенно отдалялись, она успокаивалась. Иногда она, не отрываясь от записи, будто боясь потерять её смысловую нить, оглядывалась на хлопнувшую громко форточку, захлопнувшуюся от сбегавшего от её счастливой уверенности, ужаса. Непонятно откуда обрушившегося на неё короткое время назад, а теперь улепетывавшего, как нашкодивший ребенок.

И Надя писала, заносила на страницы толстой амбарной тетради всю хронику своего страха и ужаса. И делала это так быстро, красивым круглым почерком. И эта невидимая дуэль всегда заканчивалась её победой и хлопнувшей ненароком как-то форточкой.

Как-то Надежда разговорилась со своей приятельницей, которая несколько бестактно сообщила, что она не боится за будущее своих детей, у них все есть.

И квартиру свою роскошную в центре, она уже отписала дочери.

Надежда тогда с грустью поняла, что она после себя оставит только почерк, много почерка. Как след её души. Записи эти никому конечно же не нужны, но пока толстые, ее записей, тетради занимали несколько полок в книжном шкафу.

Она иногда перечитывала их, наугад вытащив, и тогда, читая, понимала, что прожила в общем легкомысленную жизнь, и кроме нее эти дневниковые записи никому не интересны. Ей стало немного стыдно, вдруг кто-то из взрослых сыновей случайно прочтет, и узнает о ней больше, чем положено знать им о матери.

Надежда вдруг ясно представила себе эту картину и захотела сразу защититься от этой возможной случайности.

Но как? Куда это все девать. Надежда будто споткнулась об этот вопрос. И даже растревожилась слегка.

Она подошла к полке с цветными корешками тетрадей, исписанных ей за все годы, и постояла перед ними, будто в почетном карауле.

И тут в её разум врезался громкий чих и грохот в прихожей. Вошел Федор, сын, у него были конечно свои ключи.

— Мамуля, салют! Есть будешь, я пиццу заказал на твой адрес. Сейчас доставят.

Он подошел к Надежде, легко поцеловал в висок, и не дожидаясь её ответа, пошел в ванную мыть руки, по старой детской привычке, навязанной ему матушкой.