Кодекс

Я верила в то, что если я Вечный Герой, кредо которого восставать против несправедливости, то Док – член моего отряда. Иногда воображение рисовало его молодым королем, а я должна была быть лучшим, первым из воинов, генералом-советником или личным асассином. Док был уклончив, я же мало чего боялась, но контраст и делал выбор значимым. «Мое оружие принадлежит тебе», – говорят рыцари в фильмах, произнося клятву. Я клятв не произносила, но мое оружие совершенно точно принадлежало Доку. В этом было мало от подчинения, больше от обетов, когда ты направляешь себя с помощью другого. Король без вассалов, принесших присягу, – никто, но и жизнь феодала бессмысленна, лишена чести без стремления направить себя целью, без желания спасти короля. Ты выбираешь долг не потому, что иначе не можешь, а потому, что он заставляет преодолевать препятствия, делает тебя лучше.

Я познакомилась с Доком, когда ему было семнадцать, а мне двадцать два. Никому из приятелей он раньше не показывался – общались в вирте, но тогда пришел, так что мы смогли удовлетворить любопытство. Док был чертовски высок и тощ. Он с недоверием посматривал вокруг, как будто вышел в мир впервые и теперь хочет знать, что тот даст ему взамен. Низкий, густой голос резко контрастировал с бледным лицом и худым телом. Док порой становился едким, но при этом оказался крайне уязвим – неуверенный в себе умный затворник, которого мы вытащили наружу. Из-за недостатка опыта Док иногда мог быть настоящей задницей, но чаще казался невинным, колючим, любопытным. За своеобразное чувство юмора мы его любили, но знали болевые точки, так что могли обезоружить. О себе Док ничего не рассказывал, да и вообще был предельно немногословен, больше наблюдал. Мне он доверял больше остальных, но лишь до определенной черты. Я же задалась целью завоевать доверием Дока всецело.

Многое из того, что нам казалось обыденным, Дока вначале удивляло. Мы казались на его фоне условно «дворовыми» ребятами, громко ездящими по ушам своей образованностью за стаканом дешевого вина. Док при таком раскладе смотрелся воспитанным парнем из хорошей семьи, попавшим в дурную компанию. Я опасалась, что он сбежит после визита вежливости, но я слишком плохо его знала. Док остался, быстро адаптировался и стал неотъемлемой частью группы, центром сарказма. Сдержанность, серьезность, контроль – и смешные подростковые вспышки, которыми все это разбавлялось, привлекали. Он интересно двигался, как будто взвешивал каждое движение, ходил квадратной, нависающей походкой, внимательно слушал.

Позже, когда Док привык к нам настолько, что позвал к себе, и мы увидели гигантскую квартиру, в которой он жил, поведение стало объяснимым. По сравнению с каморками, в которых обитали мы с Корвиным, это жилище было настоящим стадионом. В одной из комнат пустой квартиры Док сидел перед монитором и казался штрихом на огромной карте. Его фигура терялась в сумраке, и хотелось сделать что угодно, лишь бы Док никогда больше не оставался там один.

Часто Док не понимал чужих эмоций, только обдумывал их. Он был незрел, иногда по-детски жесток. Как у любого подростка, у Дока хватало недостатков. Главными были пассивность, замкнутость и выводящая из равновесия неуверенность в себе, которая с годами никуда не исчезала. Дока отличали недоверчивость и осмотрительность, граничащая с трусостью, но и места беспечности хватало с избытком. Неуверенность часто доводила до бешенства – особенно тем, что мне была не понятна ее причина. А во всем остальном Док оказался отличным парнем.

Корвин относился к моему восхищению Доком как к личной слабости. «Он же ничего не создает», – пожимал плечами Корвин, проведя между нами и ним черту. Я воспринимала Дока иначе – как осторожного зверя, выбирающегося из леса. По негласным правилам я могла сколько угодно писать о Доке в своих текстах, в жизни же главным было – не приближаться к нему слишком близко. Так я и поступала.

Док сразу же занял в моей личной мифологии особенное место. Сомневаюсь, что кто-либо когда-либо еще вызывал во мне настолько возвышенные чувства. Может, я запоздало попала в ловушку хулиганов, идеализирующих молчаливую девочку с косичками, но за него хотелось сражаться. Если бы существовали турниры, я бы отправляла побежденных к порогу Дока. Упоминание его имени вызывало непроизвольную веселую усмешку – дескать, да, крутой чувак. По-своему он был красив – хрупкой, изменчивой, трудно уловимой красотой человека, который красоты своей не осознает. Большую часть времени мы проводили, разглядывая друг друга, однако было очевидно, что Док еще подросток, не мужчина, и стоит оставить его в покое. Он был невинен, замкнут в защитной оболочке, законсервирован внутри нее. Док представлялся мне прекрасным андроидом. Мы же с Корвином стали, как Бонни и Клайд и неслись вперед, буйные, способные на все.