Кодекс бесчестия. Неженский роман

– Ты молодец, что решила ехать учиться в Англию. Ты просто молодец.

– Расскажешь мне, кто такой Александров?

Лида не хотела, чтобы дочь видела ее смятение. Сунула голову в духовку:

– У меня из-за тебя баранина перестоится. Будете сухое мясо есть.

– Мам, не хочешь о нем говорить?

– О ком?

– Я же ясно спросила: кто такой Александров?

– Сослуживец или какой-то партнер отца, точно не знаю…

– Мам, можно подумать, я не знаю, кто такой Александров. Любую газету открой. А ты почему из-за него так переживаешь?

Маша смотрела на нее в упор. Лида совсем растерялась.

– Да нет, я не…

– Нет, ты именно да! Я же видела вчера твое лицо. Ты его знаешь?

– Знала в институте, а что?

– И за это отец его ненавидит?

– Маша! Что ты говоришь! При чем тут институт? Александров, насколько я понимаю, ему и помог перейти в министерство и избавиться от этого комбината, от этих разборок, штрафов, от какой-то ртути, которую вечно сливали куда-то, от…

– Но только при этом отец ему все время вредит.

– Вредит?

– Можно подумать, ты хуже слышишь, чем я на втором этаже…

– А что ты слышала? – вырвалось у Лиды.

– Он в саду вчера орал по телефону, вы, грит, письмо с государственных позиций пишите. За бесценок стратегическое что-то продавать. Еще про подрыв безопасности… Цифрами шпарил и все повторял: «Банк Александрова банкротить надо, а вы его покрываете». Ты что, не слышала?

– Маш, я не слушаю чужие разговоры. – Лида чувствовала, как жалко прозвучали ее слова. – А…

– Что «а-аа»? Ты же мне только что пыталась изобразить, что из-за Александрова ничуть не переживаешь. Ну, ладно! И не хочешь знать, что было дальше?

– Маша! Мне не нужно знать подслушанный разговор.

– Да? Не нужно? А мне, представь себе, хочется, чтобы ты его знала. И вовсе не из-за твоего Александрова…

– Почему «из-за твоего»…

– А из-за тебя, мама! Из-за тебя, меня и Таньки. Знаешь, что он дальше сказал? Мне, говорит, что – самому садиться донос писать? В сортире при свечах. Так и сказал «в сортире при свечах». Мам, тебе не страшно с ним жить?

– Маша! Я ничего этого не слышала! Слышала, что он упоминает имя Константина… Алексеевича… кажется, но и только…

– Ах, Константина? Кажется, Алексеевича? Если бы ты себя сейчас в зеркале видела! Ты же сама не своя ходишь именно из-за этого, Константина, кажется, Алексеевича, так ведь? Только не говори, что у тебя с этим Александровым был в юности роман, вы трагически расстались, и ты с горя вышла за отца. Это слишком похоже на правду и до ужаса банально.

Лида обняла дочь и заплакала. Та целовала ее в щеки, в виски, повторяя: «Мама, прости, я не хотела делать тебе больно, но нельзя же быть такой…». Она никогда не поймет, как мать могла выбрать такую жизнь и почему продолжает ее терпеть. Ей не понять, что это все – ради них с Таней. Ради самой Маши, прежде всего. Для нее это банально.

Они долго сидели, обнявшись. Лида не хотела рассказывать о прошлом, а дочь не настаивала. Лида стеснялась переспрашивать: «Он именно так сказал? А при чем тут министр обороны? Это же банк!» Она просто обнимала Машу, а та все говорила… Про то, что слышала накануне, про то, что ненавидит отца, что не простит ему никогда искалеченной жизни матери и собственного детства. Одна Танюшка еще ничего не понимает, а могла бы, уже четырнадцать лет.

– Она все-таки больше на отца похожа, а я – на тебя, правда? – спрашивала Маша.

А Лида только обнимала ее, гладила по волосам, целовала в плечики – хрупкие такие, повторяла, что бог с ними – с отцом, с Александровым, они сами разберутся. А им с Машей надо думать совсем о другом.

– Знаешь, мам, надо скорей документы отправить и просто ждать. Вдруг примут? Здорово было бы. Я только не представляю, как я тебя тут одну оставлю… Мамочка моя, как мне тебя жалко…

– Маша! – спохватилась мать. – Водитель подъехал, Танечку с тенниса привез. Это уже шесть часов, что ли? Господи, а ты к роялю сегодня даже не подошла! Пойди поиграй, пожалуйста. Знаю, что не хочется. Ради меня.

– Ради него, – буркнула дочь, направляясь к инструменту.

После ужина Лида заглянула в глаза мужу:

– Юра, у тебя неприятности? Ты такой нервный в последние дни.

Чернявин за прошедшую неделю почти пожелтел. Его так переполняла желчная злоба, что он готов был излить ее даже жене. Да хоть стенке, так выговориться охота.