Кодекс Снеговика

С дочерью отношения в последнее время тоже обострились до предела. Из ангелоподобного ласкового ребенка Анька незаметно превратилась в колючего ерша. Вроде бы еще вчера она радостно встречала маму у порога, слюнявила мягкими младенческими губами, делилась своими маленькими заботами, послушно и даже с восторгом выполняла все ее просьбы, а теперь любое желание матери встречалось в штыки, отвергалось как несправедливая придирка, любая попытка к искренним отношениям безжалостно обрубалась. А ведь ей всего лишь девять лет. Что же будет в шестнадцать? Только Вадим еще как-то мог повлиять на этого мутирующего на глазах ребенка, но и он уже боялся нажимать на нее хотя бы немного. А Анька – эта маленькая хитрюга – чувствовала папину слабину и с каждым днем все больше наглела…

Когда Катерина спустилась вниз, Вадим и Анюта уже спали, укутавшись в одеяло и обнявшись. Дом еще полностью не просел, между бревнами оставалось много незагерметизированных щелей, поэтому зимой здесь было холодно, несмотря на электрическое отопление и каминный огонь. Катерина наполовину разделась и осторожно пристроилась под одеяло с другого бока дочери. Потревоженная Лютеция лизнула хозяйку в лицо и снова скрутилась в клубок…

«Не суди человека. Но не жди, что когда-нибудь он станет лучше»

Кодекс Снеговика.

Двадцатое декабря, суббота

Поселок существовал уже три года, но обитатели Бархан друг с другом общались мало, и встречались, в основном, только на ежемесячных собраниях, во время которых руководство компании «Z&Зет» отчитывалось перед собственниками домов за растраченные деньги. Жители поселка пренебрежительно называли представителей этой компании «управлялами», а те в свою очередь также пренебрежительно называли их «аборигенами».

Аборигены и управлялы не дружили между собой. Аборигенам казалось, что управлялы воруют, а управлялы, хотя действительно были нечисты на руку, считали, что за такую зарплату не грех и воровать. Зарплата большинства управлял зависела от количества проданных домов и от суммы коммунальных платежей, а так как дома в последнее время не продавались, и поселок был заселен только наполовину, то и зарплата управлял была ниже нужного. Именно поэтому каждое собрание превращалось в битву за коммуналку. Управлялы говорили, что при нынешних ценах на топливо и материалы коммунальные платежи надо непременно повышать, а аборигены платить больше не хотели, но требовали сократить штат управлял, потому что и без того их здесь много, а толку от них мало. В результате, все оставалось, как и прежде: управлялы продолжали воровать, качество их работ оставалось низким, улицы убирались от снега плохо, насос на скважине то и дело перегорал, электричество в поселке в пиковые часы часто отключалось, канализационные канавы воняли, аборигены орали матом, обещали жаловаться и даже грозились судом…

Пуще всех аборигены ненавидели управлялу по имени Алексей, который был тут кем-то вроде исполнительного директора или главного распорядителя. Он руководил таджиками, отвечал за технику и материалы, договаривался с поставщиками. Алексей находился в поселке ежедневно и практически являлся лицом компании «Z&Зет». Остальные управлялы – более высокого ранга – наведывались в Барханы от силы раз в неделю, а некоторые только на собрания, которые проводились регулярно в одну из суббот во второй декаде каждого месяца…

В эту субботу было как раз назначено такое собрание, и Катерина уже с утра была во взбудораженном состоянии.

– Я не пойду, – сразу предупредил Вадим.

– Почему? – Катерина тут же обросла острыми углами.

– Это твой дом, ты и иди.

– Это НАШ дом, Агеев! – она быстро стала закипать, хотя понимала, что ничего хорошего от повышения градуса не произойдет и даже теплее в доме не станет.

Вадим не хотел скандала, притом с самого утра. Он знал, чем погасить назревающий конфликт.

– Я лучше делом каким-нибудь займусь. Щели запаклюю или бревна пошлифую…

Такой довод мгновенно остудил Катерину. Дом – это святое. Любое желание сделать дом лучше – не оспаривалось, принималось на веру, вывешивалось в красный уголок под иконами.

– Заодно проследи, чтобы Анька хотя бы час на скрипке поиграла, – уходя, распорядилась Катерина.

Как только дверь за ней захлопнулась, тут же проснулась Анюта. На самом деле она проснулась уже давно, но выжидала, когда мама уйдет. Слышать от нее с самого позаранку про скрипку и про уроки не хотелось.

– Что есть поесть? – спросила девочка, сбросив одеяло.

Перед папой у нее не было надобности строить из себя несправедливо угнетенное существо (именно такой она становилась в присутствии мамы). Вадим тоже оживал в общении с дочерью: начинал вдруг шутить, улыбался, чего с ним почти никогда не бывало, когда он разговаривал с Катериной.