Кодограмма сна

– Два слова, в порядке предисловия, о названии, – увидав вытянувшиеся лица подруг, сочла нужным кое-что пояснить Лизавета Пална, – Что оно значит? Обычно читатель имеет право знать, так как за книгу он платит деньги и никто не хочет платить деньги за кота в мешке. Нам книга досталась даром, но и мы хотим некоторой первоначальной ясности. То есть мы хотим знать чего от этой книги ждать. Например, если бы она называлась "НА РАННИХ ПОЕЗДАХ" мы бы вообразили себя в купе поезда дальнего следования, за стаканом чая, в задушевной беседе с парнями и девчатами, у которых аттестаты зрелости в карманах и неуемная жажда узнавания жизни во всем ее замечательном многообразии в юных горячих сердцах… А зовись книга "ЖОПА" мы бы представили себе, что спустились в загаженный крысами и БОМЖами подвал многоэтажного дома где-нибудь на рабочей окраине, и там нюхаем ацетон с беспризорниками и спорим где помои лучше – в чебуречной "Эльбрус" или в кафе "Изюминка"… Эта книга называется "КНИГА МАЛГИЛ". Первое слово знакомо. "Книга"! Книги предназначены для чтения. Так давайте читать. О втором слове поговорим, когда перевернем последнюю страницу…

43

Уборщица подала знак и бабка со страусовым пером начала читать первое стихотворение:

СВЕТ.

Вот стоит бутылка
Темного стекла.
Скована так светом
Тьма.
Вот стакан нечистый
Красного вина.
Скована так светом
Тьма.
Вот лежит газета,
А на ней еда.
Скована так светом
Тьма.
Мир, творимый словом.
Словом жизнь жива.
И в таком свет слове –
Бля.

– Я думаю, неспроста автор открыл свою книгу этим стихотворением… – подала голос после некоторого всеобщего молчания старушка в черевичках на босу ногу.

– Ну-ну, Федора, толкуй! – поддержала ее Елизавета Пална.

– Наш поэт считает, что этот мир, в котором и мы и он живем, погружен во тьму, раз поставил в начале книги такие стихи, и только его поэтическое слово, при чем любое, даже нецензурное, может высветить нечто. То есть автор приглашает нас в путешествие по нашему миру, но которого из-за то ли своей слепоты, то ли действительной погруженности мира в тьму, мы не знаем. Что же видят наши глаза, проясненные поэтом? Приметы пира нищих, устроенного в каком-нибудь грязном подъезде. Дальше, скорей всего, последует драка с поножовщиной и обезьянник в участке…

– Посмотрим… – засомневалась уборщица и кивнула старушке с волосатой бородавкой на носу. Та прочитала следующее стихотворение:

НОВЫЙ ГОД.

Наступил Новый Год
На декабрьский сугроб.
Зазвенел мерзлый месяц на небе.
И хоть был я не пьян,
Но от счастья упал
И поехал на заднем месте.
Начался звездопад.
Я подумал: "Пропал!
Где набрать мне столько желаний?
Вот бы сбылось одно.
И ты знаешь его
Немудреное содержанье…"
А друзья мои в дым.
Только я невредим
И душой, и лицом, и рассудком.
И бегу я один.
Ветер в спину гвоздит.
Совершать тороплюсь я поступки.
Иль на крышу мне влезть?
Иль на дерево сесть?
Или взять телефонную трубку?
И, прождав до обеда,
Дождаться ответа
И сказать тебе: "Доброе утро!"

– Вот видишь, Федора, – в дискуссию вступила бабушка, у которой вместо носа был поросячий пятачок, – в поэтическом мире Софронова есть место любви, а не только дешевому алкоголю и противоправным действиям…

– Это мы, возможно, узнаем из третьего стихотворения что там у него на самом деле есть… – остановила ее Елизавета, – У кого четвертая страница? Маруся, пожалуйста…

НОЖИК.

Лежит на кухне ножик
В зазубренах, тупой…
Ты корчишь себе рожи
Кабудто голубой.
Тибе не плотют денег,
Ведь ты такой дурак –
Ловил гондоном ветер
И не споймал никак.
А ножик, он хороший.
Он добрый. Он родной.
Ножик – это лошадь.
Он вывезет тебя.

– Как парень переживает! Как убивается! – всплакнула даже Маруся, – из-за чего? Из-за того, что баба не дала…

– Почему ты так думаешь? – удивилась Елизавета Пална.

– Правописание нарушено, уничижительно сравнивает себя с представителем сексуального меньшинства, собирается убить не соперника, не соперницу, не обоих вместе, а вообще… Типичный пиздострадатель. Что-то с ним будет дальше? Может ему все-таки кто-нибудь даст…