Кое-что из написанного

Как и Люда, Мария была полноценной рабыней. Секс всегда был для нее гарниром по-настоящему горячих блюд: боли, унижения, зависимости. Больше всего она любила строгое соблюдение обрядов. В этом она напоминала византийского литургиста или церемониймейстера при дворе китайского императора. Потому что в каком-то смысле обряд в садо-мазо — это всё. В сущности, они составляют единое целое. И тут кто накосячил, тот спекся, его немедля изгоняют. Единственная наследница очень богатой семьи из Палермо, дочь знаменитого адвоката мафии, утонченная и остроумная, хоть и не слишком умная, изысканная худышка Мария имела все данные для того, чтобы считаться в кругу отдельных римских братств подлинным авторитетом. Когда она была еще совсем юной, один немец посвятил ее в удовольствия брендинга, то бишь клеймения, как клеймят послушное животное. Судя по всему, этот человек был самым настоящим духовным наставником и мог рассчитывать на полную преданность гарема из десятков рабынь. Ради него Мария бросила учебу (в которой не проявляла особого усердия) на архитектора и переехала в Берлин, где и научилась всему тому, чему можно было научиться. В какой-то момент мастер ей надоел, и она обосновалась в Риме со своими дорогими тряпками и красотой фламинго. Я все не мог взять в толк, зачем Драган и Люда так настойчиво хотят познакомить меня с Марией. Если не брать в расчет неряшливую манеру одеваться и внешний вид, невыносимый для садомазохистских глаз, видно было за версту, что я совершенно невосприимчив к очарованию всевозможных обрядов и боли, как причиняемой, так и переносимой. Впервые услышав о брендинге, я сделал вид, будто понял, о чем речь. Я часто так делаю, когда не хочется приставать с расспросами. Я-то думал, речь идет о бренди. Возможно, боснийцы решили, что внутри меня дремлет раб или хозяин в ожидании подходящего момента для пробуждения. Или что Марии могло бы быть хорошо с человеком чуждым ее доминирующей страсти. Ведь твой парень не обязательно должен потчевать тебя хлыстом или заставлять лизать подошвы его башмаков. Словом, поначалу у нас с Марией все складывалось вовсе даже неплохо. Я всегда находил в женщинах очень привлекательным легкость в сочетании с некоторой степенью тупости, если не с идиотизмом. Кроме того, Марию отличало то благожелательное любопытство к делам ближнего — миловидная смесь участия, иронии и бескорыстия, какое отличает только тех, кто с утра до вечера околачивает груши и может себе это позволить[19]. Так она стала почитывать материал о Пазолини и Саде. Я принес его Драгану и Люде по указанию Лауры. Не один месяц он лежал нетронутым среди их пожитков; частично на кухне, частично в спальне возле кровати. Сад интересовал ее на удивление мало: слишком много секса на ее вкус. Распутники Сада, объяснила она, всегда кончали, хоть и с большим трудом, несколькими каплями темноватой спермы. Но половое возбуждение не было здесь главным. Весь парадокс заключается в том, что именно Сад стал этой уловкой для начинающих. Философия садомазохизма предусматривает ряд посвящений, ряд продвижений к самой сути во все более разреженной, холодной и умственной атмосфере. По мнению Марии, Сад по сравнению с Пазолини был просто юнцом. Как в «Салó», так и в «Нефти» Пазолини метил в самое яблочко. Обе эти вещи были совершенно целомудренными, именно это слово употребила Мария[20]. Возможно, секс ему прискучил. Впрочем, она недостаточно знала его творчество и его самого, чтобы понять, что к чему. Это не значит, что П. П. П. решил угомониться, пораньше ложиться спать или, что еще хуже, завести себе постоянного парня. Нет, он и дальше искал бы себе юную плоть каждую ночь, до самого конца, во что бы то ни стало. Но теперь секс походил на дверь, на доступ к экстазу иного порядка. При внимательном прочтении и нужной степени сопереживания «Нефть» была крайне достоверным документом. Мария реквизировала у Драгана и Люды экземпляр книги, бесполезно валявшийся в их барахле, и окунулась в чтение. Она не разделяла моего восторга. Ей казалось, что она прочла кучу разрозненных и противоречивых заметок. Хотя отдельные страницы поразили ее настолько, что она усердно переписала их в свой блокнотик. По мнению Марии, все, что Пазолини писал в последние годы жизни, было результатом открытия, касавшегося именно его, а не окружающего мира. И это была такая великая тайна, а свет, содержавшийся в ней, был таким ослепительным, что слова могли не выдержать подобного удара и оказаться слишком хрупким вместилищем для столь долго сдерживаемой энергии. Одно было неоспоримо: написать «Нефть» мог лишь тот, кто в полной мере усвоил гипнотическое очарование насилия, желание подвергаться ему, быть покорным, умолять о пощаде, надеясь, что в этой пощаде, как в допустимых рамках, так и за их пределами, будет отказано.

* * *