Коэффициент магии

Арсенский быстро, пока Володя не смотрел на него, разжал и сжал кулак, отвечая на мои безмолвные вопросы. Я чуть не задохнулась от волнения — значит он тоже получал те ампулы и смог хоть немного, но избавиться от паралича даже быстрее меня.

Он показал глазами на себя, на меня, и одними губами произнес "бах".

До меня дошло. Наш минус на плюс научился еще раньше "встречаться" снаружи тел — не зря ученые Комитета нас пытали на предмет этого. И, соединив крупицы магии в воздухе, мы вполне получим небольшой, но "бах". Пеньковского это отвлечет. А дальше?

Глаза Максима умоляли довериться ему.

Я чуть кивнула.

Посмотрела на кукловода, выглядящего — до сих пор — до невозможности нормальным в этой адской обстановке.

Он зажег по периметру тяжелые, толстые свечи и принялся обходить всех узников, напевая что-то. А потом начал перебирать амулеты на своей груди — я без удивления узнала лунницы — и раз за разом произносить знакомые слова — что-то схожее было в том свитке, о котором рассказывал Максим.

Мне показалось, или атмосфера в пещере сгустилась? Дышать точно стало тяжелее — или это сломанные ребра?

Нет, не показалось.

Пеньковский все говорил, а из углов к нам начала подбираться Тьма.

Это не было похоже на черный дым, скорее — на провал пространства.

Я запаниковала. А Максим показал мне взглядом на дальний угол — там сидели "Солнце" и "Луна". Что бы он ни собирался сделать, начнет с них — а значит наш отвлекающий или какой еще вэрыв будет прямо над ним.

Пеньковский поднял большой блестящий нож и пошел в ту сторону.

Нельзя было этого допустить — как и того, чтобы безумец завершил то, что он хотел.

Я сосредоточилась, собирая все, что могла почувствовать и направила туда же.

Ничего…

С ужасом глянула на Максима — тот закусил губу и покачал головой. Не получалось!

Мы снова попробовали…

И снова не то.

Тьма становилась все гуще, как — будто заглатывая окружающее пространство.

Раздался визг — первые, еще не слишком глубокие порезы другого человека я восприняла как свои. Снова визг и болезненное мычание сквозь кляп. Ну же, пожалуйста! Я выворачивалась наизнанку, готовая отдать каждую клеточку — но это не было возможно. Я не могла отдать что-то, чего не имела.

Я смотрела, как пропитываются красным рукава той студентки, что стала первой жертвой. А Пеньковский уже шел ко второй, все еще лежащей в глубоком обмороке.

Всхлипнула.

Неужели все так и закончится? Неужели ни у кого нет шансов — совсем-совсем нет?

На жизнь, на свет, на магию?

Новый надрез и новая боль. Кровь девушки закапала на пол в ритме ударов моего сердца.

Тук-тук.

Ту-ту-тук

Тук.

Сердца?

Не похоже.

Это больше похоже на ритм, что отбивает сама Вселенная, гоняя по невидимым венам энергию, которой мне так не хватает.

На музыку, что бешеными и одновременно нежными ритмами пронизывает все мое существо, наполняя каждую клеточку силой…

Силой?!

Я встрепенулась, даже не смея в это поверить. И ошеломленно посмотрела на Максима. Но тот ничего не чувствовал. Почему?

Да какая разница!

Не важно, новый это у меня дар или вовсе не дар, но я готова сейчас сделать даже не маленький, а конкретный бум. В Пеньковского "стрелять" было бесполезно — не только потому, что я не боевой маг из фэнтези, но просто потому, что любую магию он поглотит, скорее всего.

А так…

Я чуть кивнула Максиму, стараясь не обращать внимание на отвратительное зрелище, что разворачивалось прямо передо мной, а потом метнула все, что смогла собрать за эти мгновения, в указанную точку.

Мой мужчина не отстал.

Вспышка света с громким, каким-то ломким звуком озарила все строение, чуть ли не разметав тьму, а наш кукловод вздрогнул, замер и задрал голову вверх.

А дальше…

Я никогда такого не видела. И, надеюсь, не увижу.

Максим чуть неловко, но довольно точно кинул что-то в эту вспышку. И это что-то вдруг рвануло молнией — даже не молнией, а переливчатой лентой — которая пронзила Пеньковского насквозь.

И стала делать с ним… Что-то страшное.

По ушам ударил отвратительный, резонирующий звук, перекрывший и страдающие стоны студентов, и дикий крик Володи. Я только и видела что его раскрытый рот. Я зажимала руками уши, но этот звук, звук скрежета и умерщвления плоти и сущего, проникал в меня не через барабанные перепонки. Он рвал меня изнутри — и если бы я уже не лежала, я бы повалилась на пол.

Звук полной противоположности той музыке жизни, что я училась чувствовать.

Звук, выпивающий эту самую жизнь.

Я смотрела, как выворачивается Пеньковский, пытаясь вылезти из собственной кожи — лишь бы избавиться от ленты, проникшей в него, казалось бы, со всех сторон. Он худел, уменьшался на глазах, кожа его скукоживалась, а кости ломались, будто его засасывал в себя невидимый пылесос — сначала его энергию, потом жилы, потом саму душу.

Засасывал молча и беспощадно.

На живую.

Он уже не кричал. Не дышал. Только закатившиеся от адской боли глаза еще выдавали в нем человека.

А потом всего лишь его оболочка упала на камни и меня вырвало.

Максим поднялся, пошатываясь и подошел ко мне, подволакивая ногу.

Утешить? Обнять?

Все не нужно.