Кофе и полынь

На четвёртой полке красовалась аккуратная жаровня.

— И ещё две хранятся в особняке, — пояснила я с улыбкой. — Одна слишком большая, чтобы с удобством пользоваться ею тут, а другая — наоборот, маленькая и неустойчивая, хотя и богато украшенная… Леди Милдред считала, что приготовление кофе на жаровне дисциплинирует ум и усмиряет тревоги. Этому она научила и меня. Скажите, вы всё ещё думаете, что предложение леди Уоррингтон может показаться мне оскорбительным или недостойным? Уж поверьте, не более, чем просьба показать, как вышивают салфетки альбийской «белой гладью»… к слову, как раз вышивка мне совершенно не даётся.

В итоге мы вернулись в зал, уже договорившись о визите в клуб; оставалось лишь сообщить Эллису день и точное время — и надеяться, что он придумает, как мне остаться с призраком наедине.

Ближе к вечеру заморосил мелкий дождь. Кофейня рано опустела; да и на меня, признаться, навалилась сонливость, такая сильная, что впору заподозрить колдовство. Так как Мэдди по-прежнему жила в особняке на Спэрроу-плейс, мы вскоре отправились туда вместе, оставив «Старое гнездо» на Георга — Мирей тоже уже уехал, сославшись на головную боль. За ужином то и дело мерещился островато-свежий запах, такой слабый, что сперва не получалось его опознать.

«Новые приправы? — В голове крутилось воспоминание; что-то очень знакомое, приятное. — Или духи Клэра? Он иногда орошает парфюмом свои перчатки довольно щедро».

Лимонные корочки, смятая трава на весеннем лугу…

«Вербена!» — осознала я вдруг.

И улыбнулась.

Кажется, Лайзо снова звал меня на свидание, так, как умел только он.

— Вижу, вы задумались о чём-то очень приятном, дорогая племянница, — вкрадчиво заметил Клэр.

— Об ароматах, — ответила я почти честно. И добавила невинно: — Какие духи нравятся вам, дядя? Держу пари, что-то очень сладкое. Если б существовали духи с ароматом карамели, мёда и зефира, наверняка вы бы выбрали их.

— Как же плохо вы меня знаете, — с притворным огорчением покачал он головой. — Совершенно мимо.

— Сахар? Мармелад?

— Разве сахар вообще пахнет?

— Сливочный крем? Патока?

— О, умолкните, ещё немного — и у меня слипнутся уши.

— Что ж, тогда у меня остаётся только одно предположение. Уксус?

Услышав это, Мэдди беззвучно рассмеялась, и даже у Паолы дрогнули уголки губ. Клэр же состроил настолько кислое выражение лица, насколько вообще было возможно; казалось, что ещё немного, и в моей чашке с какао свернётся молоко…

Но уже после ужина, когда я собралась подниматься в спальню, он неожиданно остановил меня и тихо произнёс:

— Сумерки после дождя.

— Что?..

Я, признаться, несколько растерялась.

— У Элизабет были духи, которые пахли одновременно фиалками, влажной листвой и нежной сердцевиной цветка ириса, той лёгкой жёлтой пыльцой, горьковатой и сладкой, — так же непонятно продолжил он. — Она считала, что это аромат весеннего вечера, когда тёплый дождь только что прошёл, и сад дышит покоем. Когда Элизабет умерла, ей было чуть больше тридцати, а мне около семнадцати; мы были женаты всего год или вроде того. Никто не верил, что я любил её, а не её состояние — которое, напомню, досталось брату Элизабет. А я… каждый вечер я клал в изголовье постели платок, который пах теми самыми духами; так можно было вообразить, что Элизабет всё ещё рядом.

На мгновение я ощутила себя бестактной грубиянкой; признаюсь, мне всегда казалось, что «безутешным вдовцом» Клэр себя называет только для того, чтобы отвадить чересчур пылких поклонниц.

За всем этим как-то забывалось, что он тоже способен… любить, скорбеть?

— Дядя, простите, я…

— Я сказал это не для того, чтоб вас уязвить, — ворчливо откликнулся он, отступая в сторону. Дядин домашний наряд, серый с голубым, сейчас вовсе не выглядел вычурным, наоборот, слишком простым и светлым — и делал его каким-то беззащитным, пожалуй. — Просто вдруг захотел рассказать вам это. Мальчики ещё слишком малы, чтоб слушать и понимать, а меня иногда одолевает разговорчивость. Полагаю, возраст. Доброй ночи, дорогая племянница.

— Доброй ночи, — растерянно откликнулась я.

…А в спальне у меня пахло вербеной — и ещё немного порохом.

Гораздо сильнее, чем можно было бы списать на разыгравшееся воображение.

А в спальне у меня пахло вербеной — и ещё немного порохом.

Гораздо сильнее, чем можно было бы списать на разыгравшееся воображение.

…всюду шорохи, шорохи и тени.

Это идёт дождь — сплошной шелестящей стеной, но он снаружи, отсекает внешний мир; остаются лишь старые камни, сырость, летучие мыши под потолком, свечи и зеркала. Много зеркал; они повсюду, некоторые помутневшие, в пятнах, есть даже разбитые… Свечи тоже разные: витые, куцые, тонкие и высокие. Пламя трепещет на сквозняке, порождая призраков.

Один из этих призраков — я сама.

Лайзо тоже тут. Он странно одет — штаны, похожие на альравские шаровары, только тёмные, алая рубашка, широкий пояс, обмотанный вокруг талии несколько раз, короткий плащ-накидка в чёрно-серую клетку. Но на сей раз хотя бы выбрит, и мне это нравится.