Кофе и полынь

Эллис помедлил с ответом, проводя рукой по двери, тонкой, как шляпная картонка. На мгновение лицо у него словно заострилось, а глаза стали холодными, как ноябрьское небо.

— Миссис Гибсон знает вас? — спросил он негромко.

— Да… Я навещаю время от времени и её, и других обитателей дома, — откликнулась миссис Прюн, глядя вниз. — Не слишком часто, конечно. Однако моё лицо ей должно быть знакомо: она ведь здесь уже давно.

Последняя фраза отчего-то зацепила Эллиса, и он замер.

— Насколько давно?

Миссис Прюн нахмурилась:

— Около шести лет. Раньше, кажется, жива была тётушка мистера Гибсона, которая следила за хозяйством и ухаживала за миссис Гибсон.

— Вот как… Поместить сюда человека ведь стоит денег? — спросил Эллис и оглянулся по сторонам. — Дом большой и явно построен не так уж давно. Освещение не газовое, а электрическое, есть своя прачечная, большая кухня. За больными присматривают не только монахи. Тут есть доктор и, полагаю, не один, горничные, садовник… На обычные пожертвования не разгуляешься, да и вряд ли этих самых пожертвований так уж много. Здесь ведь не чистенькие, очаровательные дети-сиротки. На безумцев, пусть даже тихих и мирных, людям смотреть не нравится. Общество старательно делает вид, что их и вовсе нет — ну, только если не появляется очередная скандальная статья где-нибудь в жёлтой газетёнке, единственное назначение которой — развлечь грубую публику. Скажите, ведь «благотворители», о которых вы упоминали раньше, это на самом деле родственники больных? Они оплачивают пребывание, так?

— Деликатный вопрос, — вздохнула миссис Прюн. — Мы не требуем денег, конечно. Но у большинства обитателей дома действительно состоятельные семьи, которые не жалеют денег на поддержку… Мой брат бы хотел принимать всех, кто нуждается в помощи, но мест не так уж много, как можно подумать, и приходится делать выбор. Иногда… иногда в пользу более щедрых благотворителей.

— Выбор делать всегда тяжело. Зато у вас здесь большая любящая семья, а не помесь тюрьмы с лечебницей, как это обычно бывает, — утешил Эллис её по-своему, как мне показалось, вполне искренне. — За миссис Гибсон платят? Если да, то кто это делает?

Вопрос был, на мой взгляд, простой и естественный, но миссис Прюн растерялась.

— Чтоб узнать точнее, надо заглянуть в приходно-расходные книги, — ответила она. — Управляющий знает лучше… Хотя вчера брат, по-моему, упомянул, что у миссис Гибсон несколько попечителей.

— Он так сказал?

— Кажется, — кивнула миссис Прюн неуверенно. — Мы можем заглянуть в книги позже, если это важно.

— Обязательно, — просиял Эллис. — А теперь пойдёмте наконец к миссис Гибсон. Вы первая, миссис Прюн: будет лучше, если сперва она увидит знакомое лицо.

Проходя в комнату, я обратила внимание, что щеколда была снаружи, а не внутри: больного могли запереть, но сам он затвориться в своих покоях не мог. И отчего-то мне стало от этого не по себе.

«Похоже на ловушку».

Помещение представляло собой нечто среднее между спальней и гостиной. Тут в одном углу стояла большая кровать, а в другом, у окна, разместился столик и подле него несколько кресел. Миссис Гибсон сидела там с книгой — высокая, немного сутулая женщина со светлыми, чуть рыжеватыми волосами. Она была в глубоком трауре — ни украшений, ни даже оборок на блузе, юбки самые простые и жёсткие даже на вид. Перед ней лежала книга — не то жития святых, не то притчи. Обои тёплого бежевого оттенка создавали впечатление залитой солнцем комнаты, хотя за окнами по-прежнему клубился туман; светлые занавески слегка колебались на сквозняке; на подоконнике алела герань — единственное яркое пятно в этом царстве спокойствия и безмятежности.

Сильно пахло мятными каплями.

Когда мы вошли, миссис Гибсон даже не обернулась.

— У нас гости, милая, — мягко произнесла миссис Прюн и, подойдя ближе, положила ей руку на плечо. — Мы поговорим немного, а потом уйдём.

Миссис Гибсон не шевельнулась; я подумала, что, наверное, отвечать она не станет тоже, когда прозвучал вдруг надтреснутый голос.

— Мне не о чем говорить. Больше ничего не имеет значения.

Дыхание у меня на миг перехватило; всё, что мы обсуждали до этого, стало неважным. Страшно было даже вообразить, что чувствовала миссис Гибсон, снова и снова вспоминая о смерти своей дочери… Я хотела было уже попросить Эллиса, чтоб он вёл себя более мягко и не мучил бедную женщину вопросами, а потом поняла, что взгляд его направлен куда-то вбок. На прикроватный столик у кровати, укрытый кружевной салфеткой.

На столике стояла маленькая баночка крема — аккуратная, из гранёного стекла, с чёрной крышкой и красной окантовкой.

Крем, очевидно, был любим — и использован уже наполовину.

— И тем не менее, — произнёс Эллис, переводя наконец взгляд на светловолосую женщину, отрешённую и точно окутанную светом; полагаю, впечатление производил контраст между белой, чуть розоватой кожей, светлыми волосами и траурной одеждой. — Вы всё ещё помните, как выглядела ваша дочь?

Водянисто-серые глаза широко распахнулись — миссис Гибсон наконец-то вышла из своего оцепенения.