Кофе и полынь

Он испуганно затихает, потом садится, размазывая слёзы по лицу. Во сне он младше, чем наяву, и меньше, но волосы у него такие же, рыжевато-каштановые, а черты лица крупные. Говорят, что Кеннет похож на своего отца, в отличие от Чарли, хрупкого и светловолосого; а Юджи как-то обмолвилась, что он завидует брату, потому что тоже хочет походить на единственного воспитателя и кумира — на Клэра.

Самое смешное, что Клэр, насколько я знаю, не отказался бы стать повыше и выглядеть помужественнее.

— Красивый узелок, — говорит наконец Кеннет, по-прежнему избегая на меня смотреть. Луны не видно, а вот лунный свет есть — он появляется словно ниоткуда и окутывает мальчика. — Надо было его сохранить, а я потерял… Теперь домой нельзя.

Сердце у меня сжимается.

Я хочу ему сказать, что он глупый, что он не умеет отличать важное от неважного и заставляет нас беспокоиться о нём, что «красивый узелок» был нужен только для того, чтобы всё это вообще не случилось… Словом, во мне говорит страх — и облегчение, потому что самого ужасного пока не произошло.

А потому я беру себя в руки, улыбаюсь и мягко отвечаю:

— Узелок уже нашли. Всё в порядке, можно возвращаться. Ужин почти готов, мы ждём только тебя… — и добавляю серьёзно: — Но если ты не голоден, то можешь просто выпить ванильного молока с булочкой.

Кеннет вскидывает голову — и часто-часто моргает, как спросонья.

— Я хочу! Я ничего не ел с утра, только яблоко… кха… кха-кха…

Внезапно он начинает кашлять, задыхаясь, и бледнеет до синевы, и это ввергает меня в ужас. Он подавился? В памяти мелькают обрывки смутных знаний: надо то ли куда-то надавить, то ли где-то постучать… Я беспомощно встряхиваю Кеннета за плечи, и голова у него болтается из стороны в сторону.

«Я только всё порчу, — мелькает мысль. — Я сама ничего не умею, я…»

— Не было никакого яблока! — выкрикиваю в отчаянии. — Это сон!

…если у меня и есть некая скрытая сила, то в этот возглас я вкладываю её всю — и обмякаю. Но Кеннет перестаёт содрогаться от кашля; он смотрит тёмными глазами и спрашивает:

— Сон?

— Конечно, — выдыхаю я, вымученно улыбаясь. И щёлкаю его по лбу: — Просыпайся.

Кеннет исчезает.

Глубоко-глубоко внутри я уже знаю, что всё хорошо, что мы справились… что он справился и вернулся назад. Осталась самая малость: вернуться теперь и мне. Совсем не сложно, нужно лишь открыть глаза и очутиться там, а не здесь, в бесконечном сне, который изменяется, но никак не кончается.

Сейчас я проснусь.

Сейчас проснусь, да, только сперва немного отдохну…

В какой-то момент появляется рука, чёрная, не по-женски сильная, и пихает меня в плечо. Я заваливаюсь вбок, вбок — прямо в хрустальный гроб.

С щёлканьем опускается крышка.

Ловушка захлопывается.

— Это сон, — шепчу беззвучно, упираясь ладонями в холодный хрусталь. — Просто сон.

Но на сей раз волшебные слова не срабатывают, потому что это, увы, не просто сон, а ещё и чужая злая воля. Валх хорошо усвоил прошлые ошибки: он не показывается лично и не подходит лично…

Зачем, если можно заманить меня и запереть?

Всё исчезает постепенно. Сперва звук — горло саднит, а голоса нет; потом свет. Всюду та же темнота, что была вначале, нет, даже хуже, черней. Некоторое время я ещё ощущаю прохладу хрусталя и его острые грани, боль в ладонях и в коленях, а потом чувства умолкают, да и само время исчезает тоже.

Может, я кричу.

Может, пытаюсь бороться.

«Это сон, — повторяю и повторяю без конца. — Это сон, сон…»

Если одно и то же слово сказать много-много раз, то оно лишится смысла, превратится в набор букв и звуков. А здесь нет ни того, ни другого, и потому слово просто исчезает, а с ним и надежда на спасение. Чтобы сделать шаг, нужно оттолкнуться, здесь же отталкиваться не от чего…

…иногда мне кажется, что и меня самой нет.

Меня нет.

Может быть, именно это смерть?

Она ощущается так?

Как будто… ничто?

Я почти исчезаю, когда чувствую вдруг слабое жжение чуть ниже шеи, в ямке между ключицами. Боль отрезвляет — по крайней мере, не даёт раствориться в небытии, а ещё… ещё напоминает мне о важном.

«Лайзо, — думаю я. И представляю, как сжимаю в ладони красный камешек, блестящий и тёмный, как застывшая кровь. — Лайзо, если ты слышишь, помоги».

Сначала не происходит ничего, а потом во тьме вдруг появляются оттенки и текстура, как в грозовых тучах. Облака клубятся; фронт находит на фронт, сталкивается, а потом…

Вспышка!

Хрустальная крышка раскалывается надвое, и я распахиваю глаза. Вокруг всё тот же сад — мёртвые ветви, скрюченные стволы, опавшая листва на земле. Вот только тьма разорвана в клочья светом от фонаря, тёплым, медовым… Лайзо держит этот фонарь, а свободную руку протягивает мне, чтобы помочь выбраться из гроба.

А я понимаю, что лицо у меня мокрое от слёз и губы дрожат.