Кофе на утреннем небе

Пока мы шли по центру города, к моей тайной квартирке, доставшейся от бабушки, в исторических барельефах зданий, мне позвонил мой старый товарищ. Я смотрел на экран телефона и сомневался: отвечать не хотелось, я знал, что это на полчаса, и закончится примерно одним и тем же: надо бы встретиться. Я не любил эти встречи одноклассников, однокурсников, как бал приведений, когда на коленях у тебя сидит какая-нибудь баба, а ты не можешь понять, как такое могло произойти с человеком, чем он питался и с кем он спал, что так видоизменился. «Ты помнишь». «Я помню, конечно, помню». Неужели говорить больше не о чём. Вроде умная была девка, я тебя даже любил, что в твоей голове теперь: «Чёрт меня побрал, спросить о рыбалке? У меня уже и спина затекла, и в туалет захотелось, но вижу, тебя не заткнуть, всё о своей рыбалке. Машешь рукой как удилищем, лучше бы танцевать пригласил. Три бокала вина выпил и уже размягчился, как дерьмо». «Не могу поверить, что когда-то была в тебя влюблена. Такой Максик был симпатичный, куда что делось». Рассуждала она, сидя на его коленях и смеясь во всю помаду лица.

– Кто там? – подумала, что звонит жена Алиса. – Возьми.

– Не хочу, – посмотрел я на прекрасных атлантов, которые держали здание Нового Эрмитажа. «Неужели всё новое должно держаться на старом?» Я увидел лица незнакомых мне тел, незнакомых подруг и друзей. Они когда-то жили здесь, а я всё ещё живу. В каменном веке памяти лишь отпечатки потерь, кинув на их тела скатерти, жизнь выставила за дверь этих каменных тварей. Иногда приходила шальная мысль их всех охлаждённых, продрогших собрать и позвать домой. Напиться, устроить праздник. Но они мне, как и я им давно уже не только чужой, я хуже, я чужой, которого они когда-то считали своим. Каменные лица: однокурсники, одноклассники. Видно было, они меня осуждали.

– Это одноклассник, – показал я экран Алисе. Там всё ещё моргал именем Владимир.

– Ясно, – вздохнула с облегчением Алиса и крепче обняла мою руку. «Я ужасно себя чувствовала, когда ему звонила жена. Поднималось давление, будто это было давление её тела, которым она садилась на меня и начинала погонять. Я ощущала её присутствие каждой клеткой своего существования, в которых начинали бешено биться голодные гемоглобин и лейкоциты. Словно им причитающуюся любовь на глазах отдавали кому-то другому, точнее другой».

* * *

Помещение было небольшое, всё здесь было микро: одна маленькая кухня, санузел, микрокоридор, правда комната была с двумя большими окнами, что преувеличивало внутреннее пространство, разрывая его видами. Но всё это было лишь бонусом к тому, что у этой квартиры имелась своя крыша. То есть с балкона можно было выйти прямо на крышу дома.

С собой шампанское, коньяк и закуски. Всё сложил на стол. Я сломал багет, но он всё равно не помещался в соломенную корзинку для хлеба, осколок бабушкиного наследия. Протянул одну половину Алисе, а вторую оставил себе.

– Правильно, будем проще, – отпила она вина, откусила багет, потом взяла хлебницу и надела на голову. – Как тебе моя шляпка?

– Хлебосольно, – вспомнился мне сразу рассказ Томаса о соломенной шляпке.

Бокалов не было. Пили из чашек. Скоро в голове побежали французы, они вязали моё тело, брали в плен мою волю, я не сопротивлялся, более того, я этого и хотел. «Чего же хотела моя Франция?» – смотрел я на Алису. Всё явственнее замечая: «Она хотела быть побеждённой». Я почувствовал себя Кутузовым, что сдал Москву, чтобы выиграть войну, в моём случае – победить неуверенность в своих действиях. Но чтобы выиграть, для победы ему предстояло ещё одно самое важное сражение.

Кроме дивана не было ничего, напоминающего Бородино. Чтобы застелить поле любви, уже залитое вином, поцелуями и любовным шёпотом, простыней не нашлось.

– Идеальные условия для дебюта, – содрал я слегка пьяными руками занавески и разлил их вместо постели на диване, который предварительно разложил. С улицы на меня одобрительно посмотрел месяц, уколов мой пуританский взгляд на некоторые вещи своим острым целеустремлённым подбородком.

Я не боялась, потому что не была по уши влюблена в него и не собиралась связывать с ним всю свою дальнейшую жизнь. Я не боялась, так как любопытство уже распирало, и для страха не осталось места. Казалось, что шампанское больше переживало за меня, чем я сама. Я не боялась, когда Максим смыл с меня лаской всю одежду, я не боялась своего голого тела. Я не боялась даже забеременеть с первого раза. Представила только недовольство своей матери, которая сразу деловито сказала бы: «Звони тёте Маше, узнай, где она в последний раз аборт делала». Я смеялась, когда бокал неожиданно поскользнулся на столе, и зашипела первая страсть, а Максим начал с хлюпаньем всасывать губами вино со стола. Потом разбавил наш смех ещё одним игристым. Я не боялась.

Он воткнул свой циркуль в чистый лист бумаги и медленно прочертил круг. Круг её знакомых, её общения циферблат, её личного времени. Жирная черта теперь отделяла девушку от женщины. Было больно. Пока боль тихим стоном не вышла из её вдохновлённого тела.