Кофе с молоком. Сборник рассказов

– Чего? – задремавший было отец разлепил глаза и покосился на меня.

– Я назову его Воробей, потому что мне кажется, что птичка на флюгере – воробей. И лапки у него коротенькие. Как у воробья. И даже цвет похож. А еще мне нравится это слово. Воробей.

– Ага, я понял. Пусть будет Воробей. Хотя плещется он там, как утка.

– Нам пора идти, – сказал я ему следующим утром.

Он не стал возражать. Мы вернулись к нашему дому, а Воробей шел следом, ломая углами ветки. На крыльце, болтая ногами, сидела сестра и поедала из банки шоколадную пасту.

– Привет, – сказала она и вытерла перепачканный шоколадом подбородок салфеткой.

Воробей махнул лапой в ответ. Изнутри раздался грохот – видно, что-то упало, когда он качнулся.

– Надо же, вежливый.

Наш дом ухнул, соглашаясь с ней. Воробей, похоже, слегка стеснялся. Я ободряюще похлопал его по ступеньке и попросил подождать часок. Он устроился поудобнее на опушке и притих.

Этот час был мне нужен, чтобы выгравировать на табличке его имя. Мне казалось, что дому придется по душе такой знак его индивидуальности.

– Ну как, нравится?

Он помедлил, а потом дважды хлопнул лапой по земле. Из травы выскочила какая-то живность и убежала в лес.

– Я ее на дверь прикручу. Можно?

Воробей опустился на землю, чтобы мне было удобно подняться на крыльцо.

Латунная табличка отлично подходила по цвету.

– Жаль, ты не видишь себя со стороны.

Вместо ответа он распахнул дверь. Я постоял немного на пороге. Все-таки это очень интимный момент, когда впервые входишь в свой новый дом. Я глубоко вдохнул и вступил в прямоугольник солнечного света на полу. Внутри было светло, чисто и почти пусто, только какие-то ящики стояли у дальней стены. Я снял ботинки и прошелся босиком по теплому дощатому полу.

– Здесь здорово.

Воробей в ответ дружелюбно скрипнул.

– А по-моему, это ворона, – сказала сестра, разглядывая в бинокль флюгер-птичку.

Охота

Мои ноги – желе, каждая ступенька высотой с гору, а они уже ломятся в дверь. Впереди гора, еще гора, много-много гор.

Дверь слетает с петель. Они внутри, и преодолеть горы для них – дело двух секунд.

– Вот и попался…

Падаю, утыкаясь носом в ступеньку. Сегодня охочусь не я.

– Папа, он жрет мою Дики!

Да что тут жрать, глупый, одна шерсть…

–Эй! А ну, брось!

Среагировав на грубый окрик, роняю добычу. Пожеванная морская свинка мягко падает в траву. Двор залит солнечным светом, желтым, как куриный бульон, в нем трудно что-то разглядеть – даже прищурившись, вижу лишь силуэты. Человек поменьше стоит на месте, человек покрупнее приближается ко мне, у него в руке какой-то продолговатый предмет. Я такие уже видел. Утром трое людей забили похожими штуками женщину, которая ела чью-то ногу на стоянке возле супермаркета. Да я и на собственном опыте уже убедился, насколько недружелюбно к нам относятся живые. Может, я и сдох, но мой инстинкт самосохранения пока жив.

Неловко разворачиваюсь и ковыляю прочь, мысленно проклиная свою неуклюжесть.

Вспоминая бесчисленные и до жути однообразные фильмы про зомби, думаешь, что после заражения ты перестаешь чувствовать боль и усталость, становишься сильным и практически неуязвимым… Ерунда все это – ты беспомощен, как соломенное чучело, и тело не слушается тебя. Может, будь я при жизни большим и сильным, сейчас все было бы иначе.

Двигаясь кое-как в желтом мареве, спотыкаюсь о…

Странная судорога пробегает по телу – совсем не больно, просто странно, просто искры в глазах, просто…

Что это?

…челюсти сводит.

Толстая проволока. Под напряжением.

Лежа на земле в позе эмбриона, смотрю, как расползаются обугленные края дырочки на джинсах. Кому пришло в голову ставить ловушки в собственном дворе?

Маленький человек вопит и прыгает на месте от восторга.

Удары током, впрочем, очень бодрят. В голове проясняется, приятно покалывает в кончиках пальцев. И во мне уже достаточно сил, чтобы подняться и бежать.

Большой человек кидает камень вслед.

С наступлением сумерек становится легче. Теперь вокруг приятное, не раздражающее глаза серое. Они повсюду, куда ни сунься. Если видят кого-то из нас, набегают толпой и забивают насмерть. Или стреляют в голову.

До моего гаража пока не добрались. Здесь только несколько других… этих, как я. Похоже, они забрели сюда по ошибке – бубнят что-то, ходят, натыкаясь на машины и стены. Привлекают к себе ненужное внимание. Из моего закутка за раздолбанным «Шевроле» виден выход. Там, снаружи, так много свежего мяса, вооруженного чем попало.

Страшный голод выворачивает меня наизнанку, но я никуда не иду. Сильнее другое чувство – я не хочу умирать… снова. Его нельзя назвать страхом, ведь я знаю, что мне не будет больно, и что мое нынешнее существование – не жизнь, но мне становится противно, когда я представляю себе, как лежу на асфальте, переломанный во многих местах, а мимо идут эти ужасные люди, чья жажда крови, похоже, сильнее нашего голода.

Серое медленно становится черным.

– Я… есть…

Тощий мертвый мужик, лежащий под машиной, скребет ногтями бетонный пол.

Видимо, он пытается сказать, что голоден. Не понимает, как странно это звучит.