Кофейные истории

И тут я замерла, ошарашенная неожиданной мыслью.

– Нет, – вырвался у меня шёпот. – Кое-что всё же уцелело.

Вскоре после похорон леди Милдред избавилась и от особняка, продав землю, на которой он стоял, и от большей части обгоревшей утвари. Серебряные кубки, сервизы, какие-то предметы интерьера, многие из которых были в своё время привезены из кругосветного путешествия… О дальнейшей судьбе этих вещей я не знала. Полагаю, что, безнадёжно испорченные, они окончили свою жизнь в лавке старьёвщика. Но кое-что осталось: украшения, деньги и бумаги, хранившиеся в огнестойком сейфе. И… и то, по чему опознали в своё время моих родителей: перстень-печатка отца, который он носил, не снимая, и мамины серьги.

Конечно, на церемонии погребения и сразу после мне было не до этих вещей, но я точно знала, что хоронили моих родителей без них.

Значит, они где-то лежали до сих пор.

Вне себя от волнения, я принялась листать книги учёта; конечно, мистер Спенсер наверняка мог бы с ходу ответить, куда подевались те или иные предметы, но не посылать же за ним на ночь глядя! Строчки немного расплывались перед глазами, и всё-таки в записях шестилетней давности мне удалось отыскать нужный перечень:

«…купчая на особняк, а также личная (именная) печать, серебряный нож для писем с гравировкой, перстень, (повреждён, требуется чистка), серьги золотые с оранжевым гранатом (требуется чистка, замок повреждён), вечерний гарнитур, пресс-папье (нефрит, с гравировкой)…»

Документы леди Милдред забрала в дом на Спэрроу-плейс, как гласила пометка, а небольшую шкатулку с предметами отправила на хранение в банк, где последние семьдесят лет Валтеры арендовали несколько сейфов. Я тоже пользовалась ими, разумеется, но не сама, а через мистера Спенсера, обращаясь к нему при необходимости.

Выписку из книги учёта я сделала вечером – а к полудню уже держала в руках небольшую шкатулку, запертую на замочек. Открывался он, впрочем, без ключа, довольно было нажать на два выступа сбоку… Внутри было несколько предметов, включая отцовскую печать для писем и серебряный нож для бумаги с выгравированным символом Особой службы.

Но интересовало меня другое.

Золотые серьги с яркими, как летний закат, оранжево-алыми гранатами, огранёнными в форме капель – и небольшое кольцо-печатка с прозрачно-чёрным камнем.

– Вот и они, – пробормотала я, прикасаясь к ним кончиками пальцев. – Вещи, которые были с моими родителями в минуту смерти.

Из шкатулки словно бы доносился запах гари… всего лишь иллюзия, порождённая тяжёлыми воспоминаниями, разумеется.

Серьги выглядели массивными, однако оказались совсем лёгкими; замок на одной из них действительно не открывался, точно две части механизма сплавились друг с другом, а камни сидели в креплениях непрочно. Однако на металле я не заметила ни пятнышка, ни отметины – вероятно, украшения всё же почистили, прежде чем отдали на хранение. И кольцо-печатку тоже: она лежала на ладони словно осколок льда, тяжёлая и холодная. Изнутри на ободке чётко просматривалась заглавная буква «Р».

«Клеймо ювелира?» – пронеслось в голове.

Впрочем, точно это знал только отец.

Шкатулку я взяла с собой в кофейню, чтобы не терять время, возвращаясь домой. Мы и так изрядно опоздали. Гостей, конечно, с утра было немного, и служанка с кухни – кажется, мисс Астрид – вполне справлялась. Однако в «Старое гнездо» всё же приходили не к ней… и даже не всегда за кофе.

Но сегодня я была не лучшей собеседницей.

До самого вечера мысли неизменно возвращались к злополучной шкатулке, а, точнее, к кольцу и к серьгам. За шесть лет воспоминания сгладились, боль притупилась, и порой казалось даже, что смерть родителей ранила моё сердце не так уж сильно. Ведь всё произошло так внезапно! Сначала непросто было поверить, осознать, как много отнял у нас тот пожар, а потом леди Милдред начала всерьёз учить меня, как вести дела, и её уроки не оставляли ни минуты на размышления.

А спустя четыре года ушла и она сама; тяжесть нового горя сперва ощущалась неподъёмной, невыносимой, но жизнь не оставляла иного выхода, кроме как распрямить плечи и идти вперёд, покуда хватает сил.

Потом изменилось слишком многое. Я стала видеть сны; встретила Эллиса; не единожды находилась на грани смерти… и полюбила, да. Теперь же мне предстояло вернуться – пусть и мысленно – в те тёмные, безнадёжные времена, когда беда только-только подбиралась к порогу.

Предчувствие боли, как известно, бывает страшнее самой боли.

– Что-то вы нынче витаете в облаках, – проворчал Георг, ставя передо мной чашку с горячим шоколадом.

– Разве что в грозовых, – пробормотала я.