Кофемолка

И все же определенные стандарты у нас сохранились. Кофе от «Цайдля» был неприкосновенен. Шоколадные круассаны, которые в нью-джерсийской интерпретации выглядели как свернутые в рулон использованные подгузники, мы просто вычеркнули из меню; я надеялся, что в качестве побочного эффекта это положит конец ежедневным визитам Кайла Свинтона. Вместо этого он переключился на обычные круассаны, чьи доморощенные достоинства, давно уже не существующие, он прилежно продолжал восхвалять. (Лучше бы он просто признался, что приходит глазеть на Нину.) Большинство принятых мной мер по уменьшению затрат были основаны не на тайном разбодяживании ингредиентов, а на устранении любых излишеств. Фасад кое-как держался, но за кулисами «Кольшицкий» выглядел как сосисочная: наше меню состояло из бесконечных комбинаций пяти-шести предметов. Из каждого ингредиента выжималось максимальное количество блюд. К примеру, грюйер — то есть сыр «особый» — подавался в круассане, на тосте, в ватрушке, в блине, к салату и, наконец, как одна третья «сырной тарелки» (где он снова и снова встречался, как троица алкашей вокруг бутылки, с дешевым бри и нашим вторым по работоспособности сыром, манчего). Иногда, пытаясь увеличить соотношение блюд и ингредиентов, я становился до безумия изобретателен. Ранее Нина сочинила так называемый «Вермонтский мокко» — это был обычный мокко, но с ложкой кленового сиропа в эспрессо и еще одним зигзагом сиропа по припудренной какао пене. Этот напиток позволял нам частично задобрить любителей ароматизированного кофе, не опускаясь до продажи такового. Так как у нас теперь был в запасе кленовый сироп, я брал сардельки, кромсал их на дольки, валял в сиропе, кидал в духовку и называл результат «глазированные сосиски к завтраку» или, если меня тянуло на экстравагантность, «поросячьи монетки в сладком соусе». Мы все еще пытались быть утонченными — люди любят утонченность! — но утонченность теперь вынималась из консервной банки. Мы полюбили продукты вроде копченой форели (срок годности: 28 дней; приготовление: положи на салатный лист, добавь дольку лимона), фуа-гра из банки, маринованной селедки, икры и ее заменителей. Удивительно, если подумать, как много предметов роскоши продаются в такой же упаковке, как кошачья еда.

Волшебное слово «трюфеля» добавляло не менее пяти долларов к цене блюда (что бы вы предпочли, «бутерброд с яйцом» или «яйцо пашот с трюфелями на поджаренной бриоши с ростками подсолнуха и тертым грюйером»?), но означало оно только то, что мы вытряхивали на яйцо пару капель масла из белых трюфелей. Это масло, хоть и действительно дорогое — около ста долларов за бутылку, — было достаточно ароматным, чтобы взять всё остальные ингредиенты в заложники и высадить их где-то в районе Монте-Карло. Год спустя на две трети полная бутылка все еще смотрит на меня с кухонной полки.

В целом наша кухня напоминала некогда модный городской район в состоянии упадка. Сначала откидываются бутики и галереи, и на их место въезжает «Гэп»; затем «Гэп» уступает место «Олд нэйви», «Олд нэйви» — магазину «Все за 99 центов»; не успеешь оглянуться, как молодежь в огромных куртках начинает топтаться у закрытой бодеги и женщина в мини-юбке склоняется к пассажирскому окну «форда-тауруса» для делового разговора с нервным водителем.

Настоящий район вокруг нас тем временем становился ощутимо богаче. По вечерам рубашки от Пола Смита явно превалировали над ироничными майками. Наш «европейский» завтрак (с десяти до полудня) давно отмер, но внезапно участились заказы на двойной эспрессо поздними вечерами: в район стали просачиваться ночные трейдеры. Ближайший бар отменил «рок-н-ролльную викторину» и установил два плазменных телевизора, вечно настроенных на спортивные каналы. «Джазовый бранч» поднял свою заспанную голову.

Лаконичный серб, торгующий дорогой оптикой в конце нашего квартала, расширился, вытеснив из соседнего помещения гадалку. Пуэрториканский портной, подшивавший подолы за четыре доллара, уступил место очкастому британцу, который строил из себя Элвиса Костелло, специализировался на пошиве костюмов за четыре тысячи долларов с ужайшими лацканами и пурпурной подкладкой и втайне скидывал всю работу своему предшественнику.