Когда ад замерзнет

Я прячу коробку обратно и беру куртку. Пока мы вернемся домой, пройдет какое-то время, а мне нужно продолжать жить. Когда-то давно «девочки» убили меня и бросили труп на растерзание всем ветрам. В тот злополучный август, когда они все вернулись из долгой поездки, а Виталик пил чай со мной на нашей кухне. Они это спланировали и осуществили, и мое сердце превратилось в кусок мертвой плоти, потому что такой боли ни одно сердце бы не выдержало. Никто этого, конечно, не заметил, и я продолжала ходить по земле, но живой я уже не была. И даже когда я поняла, что собой представляет Виталик, все равно жизнь не вернулась ко мне.

Но теперь на мне ответственность, и родители хотели бы, чтобы я сохранила их внучку, которую они любили, я точно знаю.

— Линда, дом был опечатан?

— Ага, но это неважно. — Я повесила прищепки на шею, а куртку надела. — Степа, мне очень нужно забрать кастрюли и пылесос, но я не могу их найти.

— Пылесос я видел в дальней комнате, а где кастрюли, я не знаю.

— Ладно, тогда только пылесос, без него плохо. — Я иду в родительскую спальню. — Выбросили все мамины вещи, вот уроды… давай телевизор еще заберем, мелкая мультики будет смотреть.

— Это идея. Бери пылесос, а я возьму телевизор.

Небольшая плазменная панель была куплена примерно год назад — именно в то время родители перестали показываться в гостиной по вечерам, а я не обратила на это внимания, потому что и сама уже не выходила из комнаты. В доме царили «девочки», их токсичный психотип требовал простора.

Мы несем в машину вещи, но мне нужно вернуться в дом — без Степана.

— Погоди, я мигом.

Я оказываюсь в нашей прихожей и прижимаюсь спиной к двери. Несмотря на разрушения, это все равно наш дом.

— Слышишь меня? Мы вернемся, только не надо плакать, я вернусь.

Я прижимаюсь щекой к двери и думаю о том, что лучше всего сейчас было бы залезть в кладовку и больше никогда оттуда не выходить. Но жизнь у меня так паскудно устроена, что я никогда не могу сделать то, что хочу сама.

Мы едем обратно, сворачиваем с проспекта и оказываемся у ворот дома.

— Я возьму плазму, а ты пылесос. — Степан сокрушенно кивает головой. — Стряслось что-то плохое?

— Хуже некуда. — Я с тоской смотрю на этот чужой старый дом. — Но я все улажу.

Тень метнулась через дорогу, и я уже видела эту фигуру — именно данный гражданин царапался в окно Розиной ванной. А это значит, надо бы его изловить и спросить, что ему надо.

— Я тут запеканку овощную испекла. — Рита смотрит на часы. — Но хорошо, что ты вернулась, потому что мне пора домой, у меня и свой сын есть, и он меня ждет. О, вы пылесос и телик привезли, молодцы. Теперь бы стиралку где-то нарыть, и можно жить.

Как будто процесс жизни зависит от наличия бытовой техники.

— В этом балахоне и прищепках ты выглядишь как беженка.

Я молча вешаю папину куртку в шкаф к своим вещам, а прищепки отправляются в кладовку. Я не хочу говорить, я не могу — я боюсь, что не удержу слез, и тогда уж их будет не остановить, а тут дети и чужие люди, надо держаться, даже если это уже из последних сил.

Дети снова что-то рисуют, и я рада, что они заняты.

— Тетя Лутфие приходила, оставила тебе какие-то старые бумаги. — Рита перелистывает страницы. — Что это такое?

Почему бы не рассказать ей о Полине, пропавшей еще до моего рождения?

— То есть, если перелом на этом снимке совпадет с переломом у найденного скелета, то мы, считай, опознали труп? — Рита хватается за телефон. — И молчит, вот все выяснила, и как партизан. Игорек, есть дело. Нет, я-то в курсе, что ты занят, но дело как раз твое.

Я ухожу на кухню, где стоит моя литровая кружка, наполненная свежеотжатым соком. Мне надо подумать, но у меня мало фактов.

Зато я могу попить сока, и он пахнет яблоками, и не начал вонять после нескольких глотков, и это невероятно классно — выпить свежего сока.

В дверь постучали, на пороге возвышается Розин муж, Миша-старший.

— Пока тяжело. — Это ответ на мой немой вопрос. — Но Роза с ним уже летит в Швецию, препараты его стабилизировали, доктор Круглов их сопровождает, там самолет оборудован специально для перевозки таких раненых.

— Миша, он выживет и будет в порядке.

Это я впервые назвала его по имени, до этого я старалась никак к нему не обращаться, такой он огромный, деловитый, иронично прищуренный. Но теперь у него беда, и ему нужны слова утешения и надежды, я точно знаю, что нужны — мне-то их никто не сказал, когда я так в них нуждалась.

— Я… мы надеемся. — Миша смотрит поверх моей головы на сына. — Как он?

— Покормила, он не голодный. — Рита взяла Мишу за руку. — Идем, и ты тоже поешь. Идем же, чего упираешься, запеканка свежая. А потом домой и спать. И мальчика успокой, он так-то держится, но ему тяжело. Может, тяжелее даже, чем вам, — он пока не понимает происходящего, не до конца. Вот и расскажешь ему, что брат летит к хорошему доктору, который вылечит его, и они снова будут хулиганить на районе, еще лучше, чем прежде. Только сейчас сядь и поешь.

В дверь снова стучат — это уже становится однообразным. Но приехал Ритин муж.

— Где документы?