Когда горела броня. Наша совесть чиста!

— Семен Александрович, хватит на воздухе отсиживаться, тащите танкистов сюда, будем совещаться.

Лицо комдива было красным, на лысой голове выступили капли пота. Сдержанно поприветствовав комиссара, Тихомиров кивком прервал попытку старшего лейтенанта доложить о себе и пригласил всех к столу. В штабе находились также начальник артиллерии, начальник службы тыла дивизии, другие командиры, с минуты на минуту ожидали комиссара. Кроме того вот-вот должен был появиться Чекменев, вернувшийся из очередного поиска. Как только в блиндаж, пригнувшись, спустился Васильев, комдив хлопнул ладонью по столу и зло сказал:

— Ну-с, товарищи командиры, давайте-ка подведем неутешительные итоги этого скорбного дня. С глубоким сожалением вынужден констатировать: дивизия задачу ни хрена не выполнила…

Петров чувствовал себя очень неуютно — вокруг него крепко доставалось капитанам, майорам, подполковникам, и он напряженно ожидал своей очереди.

— Я не снимаю ответственности с себя, — гремел Тихомиров. — Я виноват, наверное, больше многих, но за это я отвечу перед командованием корпуса. А пока я хотел бы услышать ваши ответы! Начнем, пожалуй, с пушкарей. Товарищ подполковник, — обратился он к начальнику артиллерии, — может, объясните нам, почему немецкие пушки спокойно расстреливают пехоту, а наши орудия не могут их подавить? Чем занят бог войны? Почему в Ребятине наши батальоны ну вот ни на столько вашей поддержки не ощущали?

Высокий кряжистый подполковник медленно поднялся со своего места и, упершись кулаками в стол, не мигая уставился на комдива.

— А дело в том, товарищ полковник, — голос командира клокотал от ярости и обиды, чувствовалось, что он с трудом сдерживается, — дело в том, что у нас в артполку тридцать два ствола, и половина из них, извините, ровесники Октября. То, что их обозвали «образца восьмого-тридцатого года», не может изменить того факта, что современными они могли считаться разве что в Первую мировую! Прибавьте к этому ускоренный выпуск половины моих артиллеристов…

Подполковник переживал за неспособность обеспечить наступление куда больше, чем казалось комдиву, и, находясь в последнем градусе бешенства, высказывал все, что у него наболело.

— К гаубицам осталось полбоекомплекта. К дивизионным орудиям — полтора. К «полковушкам» — полтора. К сорокопяткам — два. Мы вынуждены экономить снаряды. Ситуация с минами еще хуже. Мы не имеем возможности выдерживать установленные нормы расхода боеприпасов на подавление целей! Я докладывал вам, товарищ полковник, что полк не может поддерживать наступающие войска огнем в должной мере! Черт возьми, вы ставите мне задачи, как будто у вас в дивизии — полноценный гаубичный полк! Не трехдюймовки, а стопятидесятидвухмиллиметровые! Нам следовало запросить из корпуса усиление еще вчера…

— А откуда корпус вам его возьмет? — тихо спросил Тихомиров. — Наши соседи слева продвинулись за два дня на полтора километра. Дивизия справа испытывает жесткий нажим и вынуждена перейти к обороне. Весь артиллерийский резерв сейчас там, мы должны обходиться тем, что у нас есть.

— В таком случае не обвиняйте моих артиллеристов, что они не могут сделать то, что физически невозможно! В Ребятине наши и немецкие позиции разделяло пятьдесят метров, мне что, по своим прикажете пристреливаться? — почти выкрикнул подполковник. — Если вы считаете, что я не справляюсь со своими обязанностями, — снимайте! Я пойду командиром батареи, взвода, наводчиком, в конце концов.

— Ага, — бешено зарычал Тихомиров. — А артиллерией кто командовать будет, ускоренный выпуск? Кто хочет сделать — изыскивает возможности, кто не хочет, изыскивает оправдания!

— Товарищи, товарищи! — громко крикнул полковой комиссар Васильев.

Его срывающийся, почти визгливый голос подействовал на командиров отрезвляюще. Подполковник выпрямился, опустив руки по швам, Тихомиров, еще мгновение назад смотревший зверем, словно спохватился и вытер лысину носовым платком. Комиссар, тяжело дыша, переводил взгляд с одного на другого. Наконец, собравшись с мыслями, Васильев прокашлялся:

— Товарищи, вы знаете, я — не военный, — он запнулся и немедленно поправился: — То есть я хотел сказать — не кадровый военный. И в делах армейских, как ни стыдно это признавать, разбираюсь плохо. Мое дело… Ладно, не об этом сейчас речь.

Он как-то растерянно посмотрел на Тихомирова и тихо сказал:

— Нельзя же так. Война ведь идет, люди гибнут. Столько людей гибнет! — он вздрогнул. — Я, товарищи, сегодня был в Ребятино, своими глазами видел… И раз уж мы людей на смерть посылаем, то я бы хотел… — он снова повысил голос. — Нет, как коммунист и комиссар дивизии, я требую, чтобы при этом было сделано все, чтобы снизить потери, а для этого вы должны работать вместе, а не устраивать конфликты…

При этих словах комиссара Петров почувствовал странное облегчение, и поэтому ответ комдива был для него словно ушат холодной воды.